поспешностью, на каковую только были способны, весьма уставшие, ибо стояла сильная жара, а вне добрых городов ничего было не сыскать, ибо ввиду военного времени все довольство сносилось за стены. Вернувшись в Париж, они были весьма уязвлены своей неудачей и порывались перебить всех арманьякских пленников, каковые содержались в Шатле, и не сумей капитан Парижа[674] не сумел успокоить их разумными словами, [осуществили бы свое намерение]. После чего приказано было окружить заграждением тюрьму Шатле, и несмотря на то, сочтено было за лучшее отправить важных пленников к воротам Сент-Антуан[675] под охраной весьма большого количества латников, в противном случае, народ без сомнения с ними бы расправился.

212. Далее, как то доподлинно известно, в то же самое время бургундцам сдался Суассон, в городе же захвачено было в плен множество богатых горожан, державших сторону арманьяков[676], над каковыми свершили правосудие, и сказанные пленники перед смертью сознались, что четырьмя днями позднее собирались устроить резню сторонников герцога бургундского, ведя таковую беспеременно и днем и ночью, в то время как женщин и детей готовились топить в мешкам, каковые же мешки со всем рвением шили для таковой цели женщины, державшие сторону все тех же мерзких арманьякских предателей[677].

213. Далее, как то доподлинно известно, они приказали выбить во множестве свинцовые монеты[678], каковые следовало затем раздать парижским десятникам, каковые имели в своем подчинении людей, державших сторону арманьяков, носящих перевязь, и кроме них никому иному, после чего сказанные же арманьяки в сопровождении отряда латников, также носящих перевязь, собирались пересечь весь Париж, спрашивая повсюду «Есть ли у вас подобная монета» и услышав в ответ «Вот она», уходили бы прочь [не добавив к тому ни слова], а ежели бы им отвечали «Нет у нас ничего подобного», [таковым образом ответивших] следовало на месте зарубить мечами а их жен и детей утопить. Монета же выглядела следующим образом: по размеру она несколько превосходила парижский блан[679], равный IIII парижских денье, на ней же были изображены два леопарда, один над другим, и щит со звездой, а также с крестом, каковая звезда помещалась в одной из четвертей щита, разделенного крестом, и на каждом конце креста по короне[680].

214. Далее, в четверг, на XIIII день июля, королева[681] совершила въезд в Париж, ее же сопровождал герцог бургундский, каковой был затем ею представлен в Лувре королю. Королева же [по вине] арманьяков, осуждена была к изгнанию из выслана из Франции[682], в каковом положении долгое время обреталась, пока ей не пришел на помощь герцог бургундский, во все время ее изгнания продолжавший почитать ее как свою госпожу, и сумевший наконец в сказанный же день, со всей полагающейся к тому честью доставить ее к своему сеньору — королю Франции[683]. По случаю их прибытия, разобрана была каменная кладка, закрывавшая изнутри ворота Сент-Антуан, в то время как горожане все поголовно облачились в сине-зеленые тона[684]. [Королеву же и герцога] приняли с таким ликованием и честью, с каковыми во Франции никогда прежде не встречали ни даму, ни сеньора, ибо по всему пути их приветствовали громкими криками «Noel!»[685] и едва ли не все при том обливались слезами радости и полноты чувств.

215. Далее, на следующей неделе, в Сен-Дени, что во Франции явился некий [капитан] по имени Жан Бертран, весьма добрый солдат, каковой определен был своим сюзереном герцогом бургундским на высокую должность, и пользовался его доверием как никто другой во всем королевстве французском, но при том не был высокого происхождения. Его же добрая слава росла день ото дня, ибо он целиком заслуживал ее своим разумом и доблестью, однако к славе этой питали великую зависть некие пикардийцы[686]. Они же в понедельник, каковой следовал после въезда королевы в Париж, сумели предательским образом залучить его в часовню, каковая располагалась на пути между Парижем и Сен-Дени, где набросились на него с копьями и мечами, и нанесли ему множество ран, он же долгое время пытался защитить себя, но без всякого на то успеха, ибо вынужден был в одиночку противостоять четверым, они же умертвили его и затем изрубили в куски. Герцог бургундский, когда до него дошла весть о случившемся, поражен был столь великим горем, что из глаз у него хлынули слезы, и при том не решился наказать убийц, ибо народ, каковой с величайшим трудом сумели успокоить, мог в ответ на то вновь взяться за оружие[687].

216. Далее, в то же время арманьяки бесчинствовали вокруг Парижа, подвергая окрестности жестокому разорению, и на этой же неделе заняли Море-ан-Гатине[688], где умертвили множество людей без всякой пощады.

217. Далее, на XX день сказанного же июля месяца, англичане заняли Пон-де-л’Арш[689], виной же тому были двое [тамошних] капитанов, посрамивших свою честь, и оружие, из каковых одного звали Гильом, другого же Робине де Бракмон[690], они же по причине присущей им трусости сдали город прежде чем истек срок перемирия, при том что оба хорошо знали, что из Парижа к ним отправлено было весьма большое подкрепление, каковое прибыло бы днем позднее.

218. Далее, в сказанное же время обретался в Париже некий рыцарь по имени Готье Райар[691], каковому вменено было в обязанность нести стражу. Он же ни единого раза не выезжал нести службу иначе как в сопровождении троих или четверых менестрелей, игравших на уличных инструментах[692], чем весьма удивлял народ, уверяли будто [сказанный рыцарь] таковым образом объявлял злоумышленникам: «Спасайтесь бегством, ибо я еду!».

219. Далее, бедных людей постоянно понуждали нести стражу и жечь огни ночь напролет[693], в то время как дрова были весьма дороги, так что полено из Бонди[694] стоило XIII или же XIIII парижских солей, а [гревское, пусть даже самого малого размера — XVI парижских солей, за моль же следовало отдать X парижских солей], а мешок угля[695] обходился в XIII или же XIIII парижских солей, в то время как за II или же III яйца просили блан, за ливр масла — VI бланов, как самую дешевую цену, за далеко не лучшее вино — по VI парижских денье за пинту.

220. Далее, в воскресенье, на XXI день августа, в Париже начался весьма огромный, ужасающий бунт, равно жестокий и поражающий воображение, ибо в сказанный день народ взялся за оружие по