– А ты догадайся.

– Надеюсь, изменял мне. Обязательно оставь какие-нибудь улики.

Улыбка становится кривой. Отлично, скоро совсем пропадет. Я подбираю пачку спама из почтового ящика и листаю купоны на суперскидки, одобрительно хмыкая. Мое любимое мыло на этой неделе идет по акции два по цене одного. Замороженную пиццу отдают пять штук за десять долларов. Да Николас задушит меня своим беззубиковым галстуком.

– Что ты приготовила на ужин? – спрашивает он. Не «что у нас на ужин», а «что ты приготовила». Смешинок в голосе как не бывало.

Я даже глаз не поднимаю.

– Ужин в духовке.

Я слышу, как он оборачивается. Таймер не поставлен, красный огонек не горит. Открывает дверцу, и все именно так, как он и подозревал:

– Там ничего нет.

Я позволяю себе слегка улыбнуться. После такого-то дня я заслужила. Гадать, что задумал мой жених. Узнать, что меня уволили с любимой работы. Еще и челка эта чудовищная, которая совсем не похожа на прическу Амели.

– Вот это я и приготовила. Целый пир ничего, только для тебя.

До самого кабинета он ворчит. Щелкает, закрываясь, замок. Через полчаса дверь открывается, явив в проеме Николаса.

– Ты чего?

Он окидывает меня презрительным взглядом, будто мое любопытство перешло все границы. Где-то на улице хлопает дверца машины, а через несколько секунд он возвращается с коробкой пиццы в руках. Пицца для одного. Неплохой ход, Ник.

Пинком закрыв за собой дверь, он удаляется к себе в кабинет. Я поспешно прячу все одноразовые тарелки, надеясь ему помешать, но ему все равно. Он берет обычную тарелку и, улыбаясь, сворачивает кусок пиццы и в один укус съедает половину. Закончив, он оставляет мне в раковине неиспользованную тарелку.

Николас ведет со счетом два-один. Я выиграла воскресенье, испортив ужин у Роузов. Он выиграл понедельник, заставив меня думать, пусть и не нарочно, что я на пороге неминуемой смерти. И снова выиграл вчера, пропитав дом запахом пиццы и не предложив поделиться.

Очень удачно, что Хэллоуин выпал на сегодня, потому что я так сосредоточена на том, чтобы сломить его моральный дух, что выгляжу пугающе – мои глаза как те электрические шарики в научных центрах, от которых, если прикоснешься, волосы топорщатся пушистым одуванчиком. Стоит подойти ближе, чем на пятнадцать метров, – и вас жахнет током.

«Гранд Чероки» вкатывается на парковочное место Николаса. Я уже сижу на крыльце, сжимая в руках пластиковый котелок со сладостями для детей. Николас выбирается из джипа и идет по дорожке с этим своим самоуверенным выражением. Надеется, я спрошу, какого черта он задумал, но я собираюсь все выяснить сама. Найдя его ключи вчера вечером, я обнаружила, что брелок «Мазерати» пропал. Ради эксперимента засунув незнакомый ключ в джип, я с полной уверенностью определила, что он Николаса. Какая странная покупка. Судя по отчету в бардачке, машина даже не новая: за десять лет она сменила двух владельцев. Гарольд перевернется в своем солярии.

А где «Мазерати»? Даже не представляю. Я умираю от любопытства, но скорее соглашусь лизнуть леденец из стекловолокна, чем задам вопрос, на который он с удовольствием не ответит.

Сегодня с Николасом что-то не так. Во-первых, он в своих старых очках, а не в контактных линзах. Мне нравятся очки, потому что они подходят к его лицу и придают одновременно утонченный и прозаичный вид. Каждый раз, когда я это говорю, он морщит нос и смущенно качает головой.

А еще он в джинсах и кроссовках, запрещенных в «Проснись и улыбнись».

– Снова прогуливал? – высказываю догадку я.

Вместо ответа он треплет меня по голове и, аккуратно обогнув, проходит в дом. Чудесно. У меня нет ни малейшего представления, как мой жених провел последние два дня. Бережет свои секреты, как Скрудж. Вот они, наши совершенно нормальные функциональные отношения. Я думаю о Сэте и его любовнице в машине и хмурюсь так, что едва вижу улицу перед собой.

Николас присоединяется ко мне, и как раз появляются дети в костюмах. Он ни словом не упоминает мою недавнюю попытку ему насолить: я положила его визитки во все до единого пакетики с конфетами с самым высоким содержанием сахара, которые смогла найти. Леденцовые палочки. Кисло-сладкие тянучки. Жевательные конфеты из патоки и меда. Карамельный кисло-сладкий порошок, который зачерпывается сахарной ложечкой.

Сама идея стоматолога, раздающего детям портящие зубы сладости, покажется вульгарной родителям, которые сегодня вечером обязательно проверят мешочки и ведерки детей. «Как грубо», – скажут они. «Семейная стоматология Турпинов, я к вам».

Но Николас, передающий сладости в маленькие ручки, вовсе не кажется расстроенным. Кланяется принцессам и пугается при виде монстров. Может, он просто не заметил визитки, потому что занят мыслями об утехах с ассистенткой на заднем сиденье машины. В мыслях я вижу горячую медсестру с обложки старого альбома группы Blink-182.

Cмотрю на него и думаю: «Ты не жилец». Это отпечатывается на моем лице, и он поднимает брови, улыбаясь. Я тут же узнаю эту вежливую улыбочку лжеца, которую он всегда использует, когда мои родители во время наших визитов два раза в год спрашивают, как нам нравится жить во грехе. Точно так же он улыбается Аарону, когда мой брат прижимает его к стенке с извечной презентацией «Пожалуйста-дай-мне-денег-на-квартиру, я потратил все до цента на новую игровую приставку». И сестре Келли, когда она встает слишком близко и смотрит на него слишком долго, накручивая волосы на палец, как она считает, с соблазнительным видом.

Мне хочется прошипеть ему: «Где ты был весь день?», но я скрежещу зубами, удерживая рвущиеся наружу слова. «Не спрашивай, не спрашивай, не спрашивай». Он же этого и ждет. Расселся тут, в джинсах и очках, руки за голову заложил. Все сводится к одному слову: «Спрашивай, спрашивай, спрашивай», – слышу я телепатический сигнал.

Дети приходят и уходят маленькими группками, грим размазан, костюмы полускрыты плащами и шляпами. Вместе с солнцем опускается температура, и я захожу в дом за одеялом. Проходя мимо него, я ощущаю какой-то смутно знакомый аромат. Мое дежавю приводит меня к закрытому ящику стола, но запах едва различим, и я никак не могу вспомнить, где могла с ним столкнуться. Не спрошу даже под пытками. Когда я возвращаюсь с одеялом, он громко вздыхает, а потом идет в дом за своим.

«Что ты сделал с “Мазерати”?»

«Где ты, черт побери, был?»

Мы демонстративно не смотрим друг на друга. Я провожаю взглядом всех проходящих мимо мужчин подходящего возраста и спрашиваю себя, что там, дальше. Я определенно осваиваюсь в новой жизни.

Может, я выиграла этот раунд? Решила же в одиночку раздавать конфеты, не стала спрашивать, не хочет ли он поехать на вечеринку к друзьям. Но он выглядит таким умиротворенным сейчас, в кресле рядом со мной; говорит каждому ребенку, как ему нравится его костюм, все повышая шансы, что родители заплатят ему за сверление дырочек в их маленьких ротиках, так что можно подумать, что это его план, а не мой. Ему как-то удается вызвать во мне ощущение, что я просто увязалась за ним.