Ещё — Олежка, Валентин и боцман, они разошлись по каютам на моих глазах и не успели бы вернуться незамеченными и заехать шефу по башке. Кроме того, если бы боцман выбросил Кольку за борт, он не стал бы искать его рано утром и тем более ломать двигатель. Гораздо естественнее уйти от места преступления как можно дальше, а уже потом поднимать тревогу.

Итак, четверо отпали наверняка. Пойдем дальше…

Застрелить трёх безоружных и ничего не подозревающих человек с небольшого расстояния мог любой. Выпихнуть Кольку за борт — тоже, в зависимости от обстоятельств. А вот перекрыть клапана в машине — тут можно отбросить капитана и Ослика по тем же причинам, что и старпома. Теперь остаются механики — люди вечно хмурые, непонятные, постоянно спрашивающие: «Как там погода впереди?» Что само по себе подозрительно — какая им разница, если они не вылезают из машинного отделения? Кстати, они оттуда не вылезают именно из-за аварии, так что ломать двигатель механикам вроде бы и ни к чему.

Кто ещё? Сергеич и Денис. Денису незачем по вечерам бить Андрея по голове, чтобы обыскать камбуз. Он может сделать это без крови и в рабочее время. Сергеич сидел в туалете, и это — железное алиби. Но почему он сказал, что я выходил из каюты?

Ладно, об этом потом… Кто остаётся? Остаюсь я. У меня нет алиби, я не работаю в машинном отделении, и я достаточно лоховат, чтобы перепутать главный двигатель с рукомойником и перекрыть клапана. А еще я везде, где не надо, появляюсь первым, и мои руки по локоть в крови самым натуральным образом. Что и требовалось доказать. Просто удивительно, почему я до сих пор не болтаюсь на рее.

Снаружи раздался негромкий стук в дверь, и невнятный голос позвал:

— Стрельцов… Эй, Стрельцов…

Я узнал Олежку.

— Чего?

— Как только тебя заперли, сразу пошли искать в твоей каюте. И сразу нашли деньги. Под матрацем.

— Кто предложил?

— Боцман. Ему вроде бы капитан приказал.

— А кто под матрац залез?

— Я. Это Колькины деньги, ты понял?

— Понял. Открой дверь, Олежка, поговорим. Хочу тебя спросить кой о чём…

Он молча потоптался у двери, потом сказал:

— У меня ключа нет. Я у боцмана беру.

Кажется, врет. Но уже не грубит, и это неплохо.

— Спроси у Валентина, может, у него вездеход есть?

— Валентина в машину отправили. Они с Сергеичем пополам вахты стоят. Больше некому, сам знаешь…

— Знаю… Выпускать меня не собираются?

Он неуверенно вздохнул.

— Нет пока… Ну ладно, я пошел?..

В его голосе явно прозвучал вопрос, но я промолчал, и он ушел.

Кто и когда успел подложить мне деньги? Наверное, пока меня вели вниз, в арестантскую каюту. Там набился полный коридор народа, но, конечно, не все. Рядом были Олег с боцманом, Денис, электромеханик, остальных я не зафиксировал — я был слишком подавлен и растерян, чтобы вглядываться в ненавидящие лица, ища сочувствия. Убийца быстро обернулся, он знал, где лежат Колькины деньги — значит, это он обыскивал Колькину каюту, а не старпом. Умозаключение, конечно, гениальное, но оно мне ничего не даёт.

Чарик сказал, что это не те люди, и мне ничего не остается, как придерживаться этой аксиомы. Убийца теперь один, он убрал своего сообщника, который мог проговориться, кто убил Кольку, Хомута и Кит Китыча. Все это очень и очень хрупко, шатко и призрачно, но хоть как-то объясняет события. Не проясняется лишь главный вопрос: кто он? Но это можно прояснить. Необходимо всего лишь, чтобы мне поверили, выпустили и ответили на вопросы: кто где был и кто кого видел в течение трех вечеров в этом маленьком тесном мирке? Возможно, убийца это понимает и попытается ещё как-нибудь меня скомпрометировать. Или…

Дальнейшее развитие моих рассуждений мне совсем не понравилось. Я заметался по каюте и вскоре нашел то, что нужно. С нижней стороны гладильной доски была закреплена на шарнире длинная металлическая труба, служившая упором. Я без труда вырвал ее вместе с шурупами.

Первым делом я отдраил иллюминатор. Сквозь тонкую щелочку, появившуюся между обоймой и уплотнительной резиной, в каюту ворвались грохот волн и свист свежего воздуха.

Я долго стоял у иллюминатора и дышал, чувствуя, как с каждым вдохом качка уходит из тела, и наконец нехотя оторвался от этого занятия и пошел баррикадировать дверь.

Заткнув трубу за ручку, я улёгся на грязный прожженный матрац с устойчивой надеждой, что завтра добьюсь амнистии. Если Олежка перестал исходить ненавистью, то он уже успел переговорить с Сергеичем и засомневался. Отчего бы не засомневаться и другим? Во всяком случае я буду орать, стучать в дверь трубой и требовать пересмотра дела.

С мыслью о воле, где работает кондиционер, течёт вода из крана и матрац покрывается относительно чистой простыней, я уснул.

* * *

Я рывком сел на койке, затряс головой, форсируя возвращение в действительность. Где-то рядом была опасность, очень близко, в двух шагах, и я пытался разглядеть ее при тусклом свете лампочки, горевшей над умывальником. Я потянулся к трубе, расклиненной в ручке двери, и тут наконец сообразил, что опасность затаилась там, за дверью.

Сквозь замочную скважину просачивались лишь ниточки света.

Ключ в замке очень аккуратно повернулся. Раздался легкий щелчок, и отверстие замочной скважины снова вспыхнуло желтым овалом. Но дверная ручка не шелохнулась. Стоявший за дверью не пытался нажать ее или подергать. Потом зашелестели и смолкли шаги. Ночной посетитель, отперев замок, ушёл. Или сделал вид, что ушёл.

Я потянул на себя трубу, освободив ручку. Не удалось это сделать бесшумно, но, пока я в каюте, можно не бояться прицельного выстрела. А вот стоит выскочить в коридор…

Он может стрелять с того места, где коридор делает поворот, с каких-нибудь пяти метров, потом за две секунды проскочит мимо моей законной каюты и каюты Сергеича на трап. Через три секунды он будет наверху, через пять секунд выскочит из надстройки наружу, через две минуты смешается с перепуганными коллегами, недоуменно столпившимися у тела насильника, убийцы и негодяя Стрельцова.

Не выйдет, старичок! С ребятами с парусников такие номера не проходят.

Я не успел придумать ответного хода, достойного парусного флота. Гром грянул с противоположного коридора, и я, подхватив трубу, вылетел из каюты.

Я добежал до поворота и услышал стук шагов палубой выше. Шаги удалялись в корму, к выходу из надстройки. Он торопился и поэтому шумел. Мои расчеты оправдались — я не успел проскочить и половину трапа, ведущего наверх, когда хлопнула наружная дверь. Он ушёл.

Поднявшись по трапу, я свернул налево и ещё раз налево и остановился у каюты Хомута. Дверь была распахнута настежь. Пороховой дым тянулся в вентиляционное отверстие в подволоке. На диване, откинувшись на спину, умирал Олежка. Его открытые глаза стекленели, а из разорванной шеи фонтаном хлестала кровь. На столе стояло чайное блюдце, заваленное окурками.