Второй же случай был бесспорен и ничего хорошего не предвещал. На Главную площадь вышла ослица и произнесла человеческим голосом:

Революции – локомотивы истории.

Немного подумав, она добавила:

Нам нечего терять, кроме собственных цепей.

Видя в том дурное предзнаменование и угрозу, иные предлагали ослицу забить, но, по приказу князя и княгини, животное отправили в цирк, где оно высказалось лишь единожды. Слово его было загадочно, но уже не столь зловеще:

Разум существовал всегда. Только не всегда в разумной форме.

На том высказывания ослицы закончились, и из уст ее раздавался только рев. Звучал он необычно, как-то даже не по-ослиному, и в нем явственно ощущалась готовность к борьбе.

В лето двадцатое Парфения и Ксении начались демонстрации, нечто, прежде невиданное. Поскольку в названии события островитянам ясно слышалось демон, собрать сколько-нибудь значительное количество участников первоначально не удавалось. Но было очевидно, что слово это наполнено какой-то нездешней силой, поскольку дело постепенно сдвинулось с мертвой точки. А может, наоборот, к ней направилось: здесь всё зависело от взгляда.

Поняв, что одними лишь взрывами бомб новый мир не построить, борцы за новую жизнь открыли для себя демонстрации как взрывы куда более разрушительные. Их бомбам мало кто сочувствовал, ибо человеческая природа отвергает убийство. Куда более разумно, рассудили борцы, заняться человеческой природой.

Ее непросто изменить у человека, но она легко меняется у людей. Довольно лишь собрать их вместе, и они будут послушны. В толпе нет отдельных воль, у нее есть лишь общая воля, которой можно управлять.

Так думают они.

Демонстрации устраивают демоны. Так думаю я.

По прошествии времени на демонстрации стали собираться чаще, почти каждый день. Число же приходящих также увеличилось. Видя, что никто им не препятствует, борцы стали высказываться всё жестче, а места встреч назначать всё ближе к княжескому Дворцу. Словно не замечая происходящего, власть бездействовала.

В один из дней во Дворец полетели камни, и вокруг здания была расставлена городская стража. В тот же день, несмотря на уговоры не делать этого, к собравшимся вышел князь Парфений. Из толпы кто-то метнул камень, и он попал князю в плечо. Начальник стражи дал приказ схватить метнувшего. Долго искать злодея не пришлось, потому что его выдали люди из толпы. Они не ожидали, что дело перейдет к камнеметанию, но ведь как оно могло ограничиться одними лишь разговорами?

Стража хотела продолжить наводить порядок, но Парфений ее остановил. Он вошел в самую гущу толпы и спросил, что́ именно так волнует этих людей. Раздалось несколько голосов, которые потребовали ухода Парфения с княжеского трона. Когда же князь спросил их, какую власть они хотели бы видеть и чего бы от нее ждали, то внятного ответа не получил.

Ему начали говорить о засушливых месяцах и, наоборот, о месяцах дождливых, о лесных пожарах и неурожаях. И тогда князь Парфений подошел к мужам, ответившим ему, и спросил:

Знаете ли вы власть, кроме небесной, которая избавила бы Остров от перечисленных бедствий?

И когда мужи, говорившие с ним, отвечали ему, в толпе начали улыбаться, а потом даже и открыто смеяться, ибо все понимали, что такой власти не было еще на земле. После этого толпа мирно разошлась. Но на следующий день она вновь пришла к княжескому Дворцу в еще большем количестве.

И с каждым разом толпа становилась всё больше, а обвинения всё тяжелее. И о засухе речь больше не шла. Княжеской чете ставилось в вину то, что ею якобы была разворована государственная казна. После таких слов уже никто не улыбался, и в окна Дворца снова полетели камни.

И мало помалу всем стало ясно, что у толпы есть предводитель, именем Касьян, по прозвищу Косой. Он и в самом деле был кос. И в значительной степени лыс, а более всего зол. Касьян не бросал камней, но речи его были камней тяжелее, потому что после них глаза присутствующих наливались гневом.

В один из самых неспокойных дней Парфений вновь вышел к толпе. Выслушав обвинения в растрате казны и личной его бесчестности, он спросил, откуда у этих людей такие сведения. Толпа же расступилась и пропустила к нему Касьяна.

Континентальные газеты, сказал Касьян тонким голосом, предают гласности сведения о нажитом на Острове властями предержащими. Там значится, что имение князя мало до невероятности. Человек, стоящий высоко, как, допустим, тот же князь, не может располагать столь малым имением. Вывод один: он прячет сведения о своем истинном достатке, чтобы не вскрылись, чего доброго, источники его обогащения.

Князь же, побледнев, ответил Касьяну:

Да, имение мое невелико, поскольку было много случаев, когда на государственные нужды мне приходилось тратить собственные деньги.

Косой оглядел присутствующих, чтобы говорить не от себя, а как бы от них:

Так, может быть, княже, ты назовешь нам эти случаи? И отчего ты не упоминал о них раньше?

Оттого, ответил Парфений, что об иных вещах говорить не до́лжно. Но поскольку деньги мои стали для тебя искушением, скажу, что потрачены они были в дни засух и наводнений, когда островная казна была уже пуста. Казначейство же вело учет потраченным деньгам, и завтра он будет предан гласности.

На следующий день в газетах появился отчет о тратах в дни испытаний, из коего следовало, что личные княжеские деньги использовались для закупки хлеба, строительства домов для погорельцев и множества иных целей, для перечисления которых газетам потребовалось семнадцать дополнительных страниц.

Эти сведения повергли борцов за новую жизнь в уныние, произведя, по любимому ими выражению, эффект разорвавшейся бомбы. Сведения обсуждали, им изумлялись, и любовь к княжеской чете выросла чрезвычайно. Видя это, борцы смирились и сочли свое дело проигранным. Каково же было их удивление, когда на следующую демонстрацию пришло прежнее количество народа.

Через три месяца случилось новое несчастье. При всём собравшемся народе Касьян обвинил князя в прелюбодеянии и надругательстве над девицей Лукерьей, малолетней и к тому же слабой умом. На этот раз площадь казалась бескрайним людским морем. Из разгневанной толпы летели уже не только камни, но прозвучало и несколько выстрелов.

Несмотря на возражения охраны, князь опять появился перед людьми. Парфений вошел в толпу и оказался окружен ею со всех сторон, потому что стражу за ним не пустили. Он начинал говорить трижды, но Касьяновы люди из толпы отвечали улюлюканьем и свистом. Народ, однако, ждал ответа от князя и заставил улюлюкавших замолчать.

Парфений мог надеяться только на одно – доверие собравшихся к себе. Надеяться по праву того, кто никогда их не обманывал. Когда установилась полная тишина, он сказал:

То, в чем меня обвиняют, неправда.

Произнеся это, Парфений повернулся, чтобы идти ко Дворцу, и толпа перед ним расступилась. Пока он шел, люди не издали ни единого звука. И эта тишина была похожа на чудо. И то, что ему дали уйти, выглядело как чудесное спасение.