сплошных сомнениях вообще можно ни за что не приниматься. Зачем ложиться спать, если все равно с утра вставать?

– Максимализм и бескомпромиссность.

– Зачем вы так. Вы же совершенно ничего не знаете!

– Вы правы, не знаю. Но если постоянно геройствовать, в какой-то день легко сорваться и полететь куда-то сломя голову. А ведь так других можно подвести. Может, лучше отступиться вовсе или поискать иной путь. С этим вы как, согласны?

Оле стало не по себе, но она скривила кислую физиономию:

– С этим согласна.

Пусть не такими словами, но по смыслу такую же беззубую, бесхребетную жвачку излагали и мама, и Палыч, и даже Колька, уж на что свой парень – и тот грешил, с умным видом говоря банальности и глупости. Правда, возникло подозрение: если о том же толкует новый знакомый, видно, что человек с головой, то а вдруг правда?

– Неудобно колоть глаза собственным опытом, но, если позволите…

– Слушаю вас.

– Учительство – это тяжелый труд.

– Вот спасибо.

Он не отреагировал на явную шпильку, а терпеливо развил свою мысль:

– С древности мудрецы предостерегали: не все становятся учителями. Нельзя быть воспитателем наполовину: или вообще не браться за это дело, или быть готовым положить живот за ребенка так, как это смогут сделать лишь родители.

Оля, не выдержав, хмыкнула. Марк Наумович, откровенно следящий за ее реакцией, твердо повторил:

– Именно так. Преподаватель получает власть, равную родительской, учит и воспитывает, наказывает и награждает, дает, так сказать, пищу уму и сердцу. Формирует, лепит личность. Готовы?

Не было никакой неловкости, потому что спрашивал исключительно располагающий к себе человек. Почему-то хотелось вывалить историю всех своих глупых надежд, злоключений. Однако сумела сказать лишь заезженные, неискренние слова:

– Так ведь если не мы, то кто?

– Было, помню. И я повторю вопрос: готовы оправдать столь высокое доверие? Памятуя о том, что ребятишки – это не просто невыносимые сопливчики, простите.

– Ничего.

– Это будущие матери и того серьезнее – отцы. Это очень важно в нашей стране, потерявшей миллионы мужчин. Понимаете?

Олю аж холодом пробило: эва, куда его понесло.

– Все, воспринятое в детстве, все, посеянное вами, взойдет и даст плоды – какие, если сеяли вы их с ненавистью к делу?

По спине Оли, несмотря на теплую погоду, потекли ледяные струйки. Перед мысленным взором, точно в кино, замелькали все огрехи, неверные поступки, срывы… А ведь она уже довольно долго старший пионервожатый, сколько же она успела натворить?! И это уже не исправить…

И все это время хоть бы кто сказал, что надо ей подумать о чем-то другом. Все талдычили, что Гладкова – прирожденный преподаватель. А на каком основании? Каких успехов она добилась? Ну, получается общаться с мелкими, было несколько условных удач – но они заканчивались тем, что все достигнутое откатывалось на исходные позиции и становилось только хуже? Они могут лишь сделать вид, что одумались и готовы исправиться – но не более того. Она не справляется со своими задачами.

«В общем, так. Окружающие, которых я принимаю за близких, утверждают, что “все замечательно выходит” – в лучшем случае обманывают, в худшем… им просто плевать, что я трачу свое время невесть на что! Им главное, чтобы я оставалась милой, покладистой, ресничками хлопающей Олей. А я не хочу. Не желаю переливать из пустого в порожнее, не желаю ни до кого “достукиваться”, чтобы работали в команде и ходили строем. Надо решаться».

Она опомнилась, глянула в окно, засобиралась:

«Следующая остановка – моя. Надо выходить. И ведь не хочется».

Жаль было вот так, разговорившись с умным, понимающим человеком, вдруг его потерять, но он-то не решит в ее жизни ничего.

Чуткий Марк Наумович решил завершить разговор, подведя резюме:

– В общем, Оля, не беритесь за учительство только потому, что больше некуда деваться. Всю жизнь будете мучиться и детей мучить. Станете до времени пожилой, всем недовольной мегерой. Станете себя жертвою считать, хотя по-настоящему жертвами станут дети, школа и общество.

Гладкова с ужасом вспомнила предыдущую пионервожатую, Лидию Михайловну, озверевшую в конце концов до такого состояния, что ее иначе как Ведьмой Школьной никто не называл… И как же она изменилась к лучшему, передав этот пост Оле.

Тут она спохватилась и разозлилась на этого умника, который ничего о ее жизни не знает, а выводы преподносит как единственно верные и бесспорные!

– Вы странный человек. Сначала говорите то, что от вас хотят слышать, а потом – хлоп по носу, наотмашь.

– Ничего не поделаешь. Люди слабенькие, любят, чтобы их жалели. Вот и приходится, чтобы достучаться, сначала как бы подманить, а потом и наставить на путь истинный…

Он, уже с отсутствующим видом, развязал рюкзак и теперь рылся в нем, что-то искал, выкладывая на сиденье вещи: завернутую в газету буханку хлеба, книги, сверток тряпиц, склянку из темного стекла, бутылку из прозрачного стекла…

Тут солнце зашло за тучи, точнее, огромная фигурища застила свет: один из байдарочников, гигантский детина лет двадцати пяти, порядком набравшийся впечатлений вперемешку с кое-чем покрепче, который выходил в тамбур за чем-то, возвращался к товарищам. Наверняка разговор его заинтересовал еще по дороге туда, и теперь он на свежую голову решил принять в нем участие. И прогудел:

– Дитятко. Дело ваше, но послушайте старика-походника: никому не позволяйте вам указывать, какие пути выбирать…

И для того, чтобы освежить горло для дискуссии, по-свойски сгреб чужую бутылку, свинтил крышку, понес ко рту.

– Не надо… – начал было Марк Наумович, но «старик» решительно закончил:

– …а также что делать!

И, запрокинув посуду донцем к потолку, сделал огромный глоток. Дальше все случилось очень быстро: он закашлялся, схватился за горло, глаза покраснели и выкатились из орбит, он начал заваливаться вбок.

Марк Наумович, подхватив его одной рукой, другой выхватил из рюкзака еще одну бутылку, зубами вырвал кустарную пробку, пальцами оттянул нижнюю челюсть туриста и принялся вливать ему в глотку белую жидкость. Судя по всему, молоко. К ним уже спешили другие туристы, встревоженно спрашивая, что стряслось.

– Я просто хотел сказать, что это уксус, – пояснил Марк Наумович, а сам все лил и лил, с неожиданной силой удерживая обмякшую тушу.

…Поезд остановился, товарищи вытащили незадачливого «старика». Оля указала, где колонка с водой, сама сбегала к телефону вызвать «Скорую». Когда она вернулась, чтобы сообщить об этом, вокруг пострадавшего уже собралась толпа, его то накачивали водой, то, переворачивая, вызывали рвоту.

Марк Наумович с отсутствующим видом стоял в сторонке, точно никакого отношения к происходящему не имея, изучал какую-то бумагу.

Увидев Ольгу, спросил:

– Вы ведь местная?

Она