Вернувшись домой после экскурсии, я пошла в гости к моей соседке-подружке Светке и рассказала обо всем, что видела в музее. Она очень заинтересовалась, и ее мама охотно купила ей мою вторую книжку за 1 тенге. Так у меня осталась книжка и вернулась та сумма, которую изначально дали родители для поездки в музей. Они, кстати, поразились моей предприимчивости. Мама даже попыталась пристыдить, но не слишком усердствовала; думаю, она сама не была уверена в том, как следует поступать в новых рыночных условиях, и не хотела мне мешать.

За пару дней мы тщательно изучили книжку, и она мне перестала казаться такой уж привлекательной. В школе одноклассники тоже сетовали, что вот купили и теперь непонятно, «куда девать». Стоило мне заикнуться подружке-однокласснице, что я бы взяла, так она тут же заявила, что подарит мне.

Между тем Светка похвасталась у себя в школе своим приобретением и тем, что ей «теперь в музей можно не ездить, и так все видела», и ее подружка тоже захотела такую же книжку. И допекла Светку настолько, что та позвонила и спросила, где можно такую брошюрку купить. Я продала Светкиной подружке свою книжку в отличном состоянии, за 1 тенге, и была очень довольна. Ведь на следующий день в школе моя подружка отдала мне свою музейную книжку, пусть немного помятую, но такую же и даром.

В общем, далось мне это далеко не трудно, это прибыль, но не заработок, так скажем. Хотя впоследствии деньги доставались по-разному, легко и не очень. Сейчас я далека от продаж просветительских книжек; а вот художественные произведения — свои — продавать нужно.

Однако этот случай стал для меня во многом поучительным в обращении с деньгами, тратами и заработком. Во-первых, я поняла, что бесполезно учиться зарабатывать у моих родителей, они так не умеют, продавать не приучены и я должна сама пробовать. Во-вторых, очень легко предлагать то, что тебя саму искренне интересует. В-третьих, немаловажно не поддаваться всеобщему импульсу покупательства где-нибудь на экскурсии и не хватать то, что тебе потом не потребуется, а будет только место занимать, — этому меня научили одноклассники. А главное — не задирать цену сверх той, за которую люди готовы что-то купить.

Новомосковск

1995–2002 гг. — помощник командира взвода ППС, с 2002 года по текущее время предприниматель.

Предыстория. Как-то так сложилось, что почти сразу после начала работы в органах за активность и здравый подход в ситуациях меня выделили среди молодняка, и я работал в основном в автопатрулях, а не в пешем наряде. Автопатрули это более сложная, ответственная и рискованная работа. Это ежедневные слезы и кровь. В то непростое время они были группами немедленного реагирования на любые события. Почти сразу меня стали учить разбирать разные ситуации, да я и сам неплохо разбирался, к примеру, в перипетиях семейных скандалов.

Итак — рядовой вызов. Семейный скандал, заходим вдвоем с напарником. Женщина, ее дочь, отчим (сожитель женщины). Квартира женщины, которая плачет, что мужик выпил и дебоширит. Пока напарник вникает в рутину их отношений, я замечаю, что дочка жмется в дальний угол и плачет. Тут срабатывает метод, что дети врать не могут (мы его часто использовали). Вывожу ее в другую комнату, начинаю выяснять, что да как. Девочке 13 лет. Рассказала про то, что было. И всхлипывая, осекается на слове «а еще…». Что еще, спрашиваю? Он, отчим, он меня… трогает. Изумленно спрашиваю — где? Дрожа, показывает на себя в нескольких местах. Мама знает? Нет? Почему? Боится, и жалко маму, и отчим хорошо зарабатывает — кормит всех их. Так, думаю, приехали. Что делать? Возвращаюсь обратно к взрослым, подмигиваю напарнику, что надо «брать» мужика. Предлагаем женщине забрать его на ночь в отдел, оформляем административку (мелкое хулиганство — тогда это еще было можно, сейчас не знаю), веду его вниз и на первом этаже в подъезде спрашиваю, зачем он это делает, зачем лезет к девочке. Мужик, немного подпитый, видя меня, молодого парня, нагло ухмыльнулся и сказал, что это не мое дело.

Бил его, больно, жестко. Не как мент, а как человек. Даже в почтовые ящики его впечатывал и приговаривал, чтобы не трогал девочку, что будет еще хуже, что лучше ему не ходить туда совсем, что на контроль возьму… Что я чувствовал? Не было ощущения власти или превосходства, не было ничего приятного в этих действиях, но я понимал, что никакими законными методами не получится на него повлиять, понимал это и он. Но я хотел, чтобы он понял, что не получится быть безнаказанным. Что девочку есть кому защитить.

Вопрос, как это возможно? Да не сложно. В камеру не берут выпивших, поэтому его путь в вытрезвитель. Там на него составляется протокол о мелком хулиганстве и злостном неповиновении при задержании, рапорт о применении физической силы и спецсредств, если надо.

Кроме этого информация о нем неофициально передается в уголовный розыск.

Теперь о морали. Прав я или нет, каждый решит сам. Но считаю, что ждать или искать справедливости в иных случаях — это потеря времени, приходится ее восстанавливать. Риск? Кто не рискует, тот там не работает. Не буду про нынешние времена, а тогда было достаточно лихо. Работая там, я считал, что надо не просто работать, а делать что-то реальное законными, а иногда и не очень, методами. Но при этом стараться не подставлять себя и других.

Я не мог иначе, и надеюсь, это можно понять. Когда смотришь в эти глаза, полные слез, и понимаешь, что им никто, никто не поможет. Что они зависят от того мужика, что «законность» уступает место холодному расчету, а он говорит только одно — помоги.

Результат? Вроде как помогло…

Этот случай провел черту в моем, тогда молодом, сознании только начинающего работать сотрудника относительно оружия и человеческой жизни. До этого момента я не заморачивался на эти темы. Ну, начал работать, ну, дали оружие, ну, то-се, кровь и сопли, драки и разборки. А вот до оружия, прямо так чтоб наверняка, не доходило.

И так совпало, что только меня поставили старшим экипажа, дали машину с водителем, уже давно работающим сотрудником, который, к моему удивлению, всю ответственность с первых минут возложил на меня. Сказал просто — ты старший экипажа, ты говори, что делать, а я — просто водитель. Ну ладно, думаю, должен справиться, хоть и не знал точно как.

Машину выделили «Жигули», причем без каких-либо опознавательных знаков: еще не нарисовали — не наклеили, так что в глаза она не бросалась никому.