Поступает задача нашему экипажу выехать в заданный район и приступить к поиску подозреваемых в преступлении, которых там только что видели. Едем, ищем. Кстати, скажу вам, тогда нам прививали привычку при движении осматривать все вокруг вплоть до того, что происходит в окнах домов, обращать внимание на все, что попадается на глаза.

На окраине населенного пункта, ближе к лесопосадке, видим троих мужчин, подходящих по описанию, подъезжаем ближе, и становится понятно, что именно их мы и ищем. Без сомнений.

Ну, спрашивает водитель, что будем делать? Что-что? Брать! Машина, не вызвавшая у них подозрений, помогла подъехать максимально близко. Мы выскочили из машины и, выкрикивая дежурные фразы, рванули за нерастерявшимися и бросившимися наутек подозреваемыми.

Один из них рванул в одну сторону, и водитель мой за ним, а двое других в другую, и за ними я. Сразу же отметил, что мои оказались не мелкими, а вполне такими здоровыми мужиками, физически развитыми, но все равно начал их нагонять через некоторое время.

Так вот лечу такой на адреналине и вижу, что они бегут: один впереди, а другой чуть от него отстает, и оба на меня время от времени оборачиваются. И вдруг они посмотреили друг на друга, на меня, и я в этих взглядах все понял, и они поняли.

Что их двое, что никого вокруг нет в лесопосадке, что их ДВОЕ, а я один, что они каждый здоровей меня. Все без слов. Одна мысль на троих. В эту же секунду я заметил, что они начинают сбавлять темп, и мысли понеслись с огромной скоростью, о том, что еще немного — и это они за мной побегут, что мне не справиться ну никак, что не факт, что меня пожалеют, что им терять нечего. Элементы выражения сложились в формулу, которая была решена, и, чтоб изменить ответ, нужно было изменить одно из условий.

Вместо того чтоб останавливаться вместе с ними, я ускорился как только мог, на ходу расстегивая кобуру, и прыгнул, ударяя ногами в спину ближнего ко мне мужика. Он упал, я сверху сел, передернул затвор, упер ему в морду и что есть дури заорал второму — «Ложись, сука, на землю, тварь, иначе я ща вышибу мозги твоему другу, а после тебе, принесу из машины нож, порежу себя и вложу в ваши руки! И даже не думай, что я боюсь, мне еще за вас, уродов, медаль дадут! Лооожись!!!»

У меня не было выбора. Точка невозврата уже была пройдена в тот момент, когда они, вместо того чтоб подчиниться власти, решили на нее напасть. За что мне себя укорять? За то, что мог убить двоих людей? В жопу сентиментальность, можно быть либералом, но только до тех пор, пока все не упрощается до состояния «либо тебя, либо ты». Вот где истина. Жить захочешь, еще не так раскорячишься. Все хотят жить. И второй мужик, в бешенстве кривя рожу, медленно лег на землю. После я заставил его медленно ползти, не поднимая головы, к нам. Первому надел на руку одну часть наручников, а подползшему вторую часть. После этого я встал и только тогда догнал до конца происшедшее.

Пока вел их к машине, еще раз прогнал через себя ситуацию. Иного решения так и не нашел, но закрепил опыт, что получил.

Не медлить, просчитывать, не сомневаться и делать. А ценность жизни человека? Хм, в момент, когда цена твоей жизни низведена до мизера, стоит ли задумываться о жизни того, кто ее так опустил?

Если бы пришлось стрелять, то все было бы законно формально (законы я хорошо знал), но не по факту. Хотя чисто по-человечески можно было не стараться их догнать, правда? Хотя разве не логично — выезд на поиски преступников, обнаружение, попытка задержания, преследование и… дальше что? Бегство в лучшем случае? Ну уж нет. Сами напросились. После прохождения точки невозврата они не оставили никому выбора, ни себе, ни мне.

Кто-то скажет: может, они хотели просто поговорить, разобраться в этом недоразумении? Вот кто так скажет, тот пусть хоть раз побежит за преступником и попытается с ним договориться. А мне с ними договариваться было не о чем.

Кстати, водитель своего так и не догнал. Был очень удивлен и рад, что я привел своих. И третьего чуть позже взяли.

Мент ты или нет, бывают в жизни моменты истины. У каждого свои.

Хабаровск

В 90-е — студентка педагогического института, в данный момент — преподаватель

Я поступила на филфак в 91-м году — думаю, что для моих сверстников это дата говорящая. Мама серьезно подошла к вопросу обмундирования студентки: купила мне китайские кроссовки, кофточку толстой вязки всю в бусинках и ленточках, джинсы, на которых она сама вышила цветочки, — и получилась такая модная, в понимании 90-х, девушка, желающая изучать литературу.

Я успела в школе стать комсомолкой, но уже в институте все это как-то незаметно стерлось, нам заменили курс политистории на историю религий, преподаватель обществознания, старой закалки коммунист, все лекции пытался донести до нас горечь поражения в холодной войне, обвинял капитализм, но мы всем нутром чувствовали сладость свободы, сидели на лекциях, увешанные значками «Перестройка», «У нас Гласность», «Плюрализм вместо коммунизма», ухмылялись в ответ на его нотации.

Денег нашей семье не хватало просто катастрофически — маме задерживали зарплату, а других доходов у нас и не наблюдалось. Но это было совсем не важно, было ощущение начала вселенского счастья, единственное — мечталось о «Сникерсе», который начал продаваться в ларьках, но он был дорогим для обычного студента.

Моя подружка, однокурсница, жила с парнем, который не мог найти работу, — жили они на стипендию, бывало, что и не ели по два дня. Мы учились во вторую смену; поздно вечером, в темноте, часов в 8, — как раз заканчивались наши пары, декан выдавал нам по килограмму риса, гороха, лука. Почему именно такой продуктовый набор? Сказать сложно. Мне, как студентке из неполной семьи, выдали талоны на обеды, поэтому я могла горохом и рисом поделиться со своей подругой.

Но учили нас отменно — налаженный механизм советской системы обучения шел по накатанной, да и мы учились старательно. События тех лет «подкинули» нам преподавателей, которым совсем не мечталось попасть на Дальний Восток. К нам приехала семья замечательных ученых, которые были вынуждены бежать из братской республики из-за начавшихся там беспорядков. Да и от нас никто особо не уезжал — это позже начались массовые отъезды за границу, а тогда — в совсем смутные времена, видимо, интуитивно люди старались закрепиться на одном месте, закинуть якорь во время шторма.

По воскресеньям мы с подругой шли в какую-нибудь церковь — их развелось огромное множество, было модно их посещать, — это были не совсем религиозные организации, больше они были похожи на советские клубы по интересам. Помню, как в корейской церкви мы держались за руки и хором пели песни, а у баптистов совершали какие-то обрядовые танцы. Это не было осознанным стремлением познать Бога, совсем нет. Это было желание увидеть совершенно другой мир, с чудесами и заряженной водой.