не пытается казаться хорошей с окружающими, она лишь демонстрирует любезность, но такую, граничащую со снисходительностью. Любезность королевы, волей случая оказавшейся на плоту с шутами.

Хотя иногда мне кажется, что ее так и подмывает кому-то нахамить.

Похоже, вчера, на балконе, она готова была «от души» нахамить именно мне!

Я что-то ковырнул в ней, что-то очень живое, и чтобы, не дай бог, не обнажить это «что-то», она просто меня прогнала!

Из дома часто приходили сообщения, писала, само собой, Маша, но она постоянно употребляла местоимение «мы», почти в каждом предложении напоминая о том, что у меня есть сын.

«Мы уже скучаем. Мы читали книжку. Мы уже ложимся».

И так далее.

Да я и не забываю о них ни на минуту!

Конечно, меня очень волнует, как они там, но уже давно процентов девяносто моих мыслей, хочу я этого или нет, – об Алисе, странной девушке, так хорошо умеющей и не умеющей лгать…

Платон, захлопни свое сердце!

Закрой его подушкой, ни к чему тебе это все!

Девушка явно с «заскоком» (ну, еще бы – такое пережить!), но времени-то с тех пор ведь немало прошло…

И вместо того чтобы если даже не оторваться здесь на всю катушку, то хотя бы отвлечься, она открывает свой ноутбук и сидит истуканом, пишет все что-то.

А может, кому-то?

Платон, да ты, кажется, ревновать начинаешь?!

Ну вот, теперь у меня появилось новое чувство…

А мне всегда казалось, что я напрочь лишен его, по крайней мере, к бабам.

Да, что-то такое скребло внутри по отношению к Аркадию, но то было другое, это скорее была ревность Аркадия к самому Аркадию, к его «другим» делам, к его бизнесу, к заполненным чем-то часам его жизни, когда он не мог или не хотел меня видеть.

И все это, пережитое, прокрученное сто раз в моей воспаленной голове, было уже давно!

Тогда, когда я еще боготворил этого человека, как можно боготворить учителя, показавшего иной путь.

А сейчас я с горьким опустошением понимал, что просто перепутал, ошибся дверью и пошел по чужому пути.

И виновата во всем она, Алиса…

Дурацкая девушка, которая даже не пытается меня соблазнить.

28

Ты мне зачем-то дан.

Это точно.

Временами мне становится просто невыносимо от себя самой, от того, что в моей голове теперь живешь только ты!

И тогда злость начинает сочиться из-под моих фиолетовых ногтей, теперь мои пальцы сжимают сигареты чаще обычного, злость душит меня, злость не дает сделать ни одного свободного шага, мне хочется пойти и придушить каждую из этих мумий, упакованных в «Гуччи» и «Версаче», таких же нелепых и пошлых, как и их выбор одежды, с утра до вечера хохочущих здесь над тупыми шутками.

Я поняла, именно сегодня поняла, лежа в липком поту на балконе, на неудобной раскладушке в сеточку (я теперь после обеда тут загораю и веду свою страничку на форуме, а всем говорю, что иду спать), я поняла: ты боишься отказа!

Вот и придумал себе оправдание, что «с девушками не очень».

Ну и на хрен ты мне не нужен, раз боишься!

Я ведь, милый, и сама всего боюсь…

Восемь дней уже прошло с тех пор, как мы здесь, сегодня девятый вечер.

Послезавтра – домой…

Платон, сделай хоть что-нибудь, напейся, признайся мне прямым текстом, что ты гей, что ты импотент, признайся, что дал обет верности жене, что хочешь подружку Вероники Андреевны, только сделай хоть что-нибудь!

29

Мое сердце из бумаги, да.

С ним нельзя так, нет, оно теперь тонкое очень.

Прозрачное такое, сквозь него тебе можно очертания моря увидеть и даже ту птичку, что летит куда-то, не ведая страха. А ты берешь и, затаив дыхание, чертишь на нем какие-то знаки тоненьким ножичком. Рвется бумажка, ой рвется… Зачем ты так и что тебе от меня нужно?! Я хочу сказать: «Будь со мной поосторожней!» – но я все молчу, а вдруг ты возьмешь да и уйдешь со своим ножичком к другому, вон к тому, например, дебилу белозубому, чернявому, заставляющему наших теток сутки напролет над чем-то истерично хохотать? А я не хочу так, хочу, чтоб ты осталась… и да ладно уж, черти, шамань, раз по-другому не можешь. А я без этого уже никак не могу и сам…»

С утра мне пришла в голову диковатая мысль.

В принципе, и уволить за это могут, легко.

Я решил пойти погулять с Алисой в город.

Вот как решил, так и выбросил эту мысль из головы, для того чтобы, когда снова ее достану, она была спонтанной и естественной.

Я озвучил ее после обеда.

Алиса приходила в ресторан позже остальных, а уходила всегда последней.

Когда со столов убирали, она пересаживалась к бару, заказывала еще кофе, курила и что-то все писала в своем ноутбуке.

И каждый раз я подсаживался к ней с таким видом, что это действие вроде бы как само собой разумеющееся, и каждый раз я тоже курил, нес чепуху или просто молчал.

Иногда мы уходили вместе, разбегались по своим номерам, говоря многообещающее: «До вечера!» Иногда Алиса оставалась там одна, а я уходил и честно пытался часок подремать, мне ведь и вправду нужен сон, я же, вообще-то, здесь еще и на работе…

Сегодня я остался с ней.

– Пойдешь вечером в город?

Она посмотрела на меня так, как будто сама только что именно это и хотела предложить!

– Конечно!

Улыбнулась просто и счастливо, как ребенок.

Господи, как с ней легко, как с ней сложно…

– А тебе разве можно так?

– Нельзя.

– А как же тогда?

– Молча. Уйдем по-тихому, сегодня же вечеринка, она в одиннадцать заканчивается, а завтра ранняя экскурсия. Ты, кстати, поедешь?

– Угу.

И вот опять эта полуулыбка-полунасмешка…

Мимо прошмыгнули две тетки из «наших», подружки Вероники Андреевны. Держась, как школьницы, под ручку, дефилируя игривой походкой, они сделали вид, что нас не замечают.

– Здравствуйте! – вдруг громко, крикнув им в спины, взорвалась Алиса.

– Ой, здрасьте-здрасьте! – Тетки, разряженные во что-то аляповато-летящее, тут же разулыбались.

Я невольно усмехнулся.

Алиса как собачка, которая территорию метит. Не важно, что мы не спим. Для нее важно показать им, что я не с ними, а с ней…

За пять евро бармен рассказал мне, что в городе есть только один приличный клуб и пара приличных ресторанов. Но в ресторан – это дорого, да и чего там сидеть, опять