— Вспомните, товарищ, слова помначиндела Фомина: «Ставить к стенке надо бы провокатора-предателя и тех, кого он выдал. Чтобы не родить новой провокации», — как будто полосы холодной стали упали слова Бергмана.

— Это не относится к настоящему случаю, — бросил через плечо Розенталь и, подойдя к письменному столу, включил свет лампы.

Сел и, повернувшись ко мне, сказал:

— Ваши сведения хромают. Почему вы не предупредили меня, что «охранка» информировала министерство иностранных дел об аресте Яльмари? Ваш «приятель» ничего вам не говорил об этом.

— Я его не видел уже четыре дня. По-видимому, запил опять, — ответил я.

— Со всякой пьяной шпаной приходится иметь дело, — возмущенно проворчал Розенталь и, встав, заходил взад и вперед по комнате.

— Ваша агентура работоспособна, но брехлива. Товарищ Миклашевский докладывал мне, что много вымышленных имен и иных неточностей. Я обращаю ваше внимание на этот дефект. Прошу вас, составьте подробный список вашей агентуры и укажите мне категории качественного порядка. Кто такой коммунист Ярола? Мы получили сведения, что он покупает или строит дом на имя сестры, — произнес Бергман, просматривая миниатюрный блокнот.

— Он рекомендован товарищем Рахья, — ответил я.

— Рахья — для меня ноль. Который брат?

— Старший, — ответил я.

— Тем хуже. Финские товарищи еще не отвыкли от кумовства. Наверно, этот Ярола какой-нибудь родственник Рахья и тот строит или покупает дом за счет кредита партии. Займитесь этим делом. В одной из ваших сводок указывается, что вы не имеете возможности подыскать офицера-финна для работы по информации генштаба. Мне поручил товарищ Менжинский наладить это в ближайшее время. Товарищ Павлоновский получил сведения об усилившейся в Карелии антисоветской агитации. Нити ведут в фингенштаб. Для полной ликвидации вредных элементов приняты меры, но арестованные агитаторы сознались в подготовке по указке из Гельсингфорса восстания. Мы имели списки финских офицеров-активистов, которые должны были руководить мятежом. План разработан штабом Маннергейма. Необходимо войти в связь с Ингерманландским комитетом, засевшим в Выборге, и спровоцировать открытое выступление. Наши агенты подготовят массы к вооруженному мятежу, финские добровольцы проникнут в Карелию, и дело на мази. Наша тройка убеждена, что зимою в Карелии будут события. Активисты полковника Генрихса мечтают приобщить Карелию к Финляндии. Увидим, во что это им обойдется! У вас нет сведений по этому делу? — произнес Бергман.

— К сожалению, не имею. Слухи кое-какие были, но о них я сообщал товарищу Розенталю, — ответил я.

— Я в свою очередь информировал Аванесова и Бакаева, — подтвердил Розенталь, — но финпартком не придавал значения этим слухам.

— Финпартком! Это не аргумент! Финпартком надо бы разогнать и половину поставить к стенке. Распущенность, демагогия и кумовство выделяют этот комитет из всех национальных группировок. Я уполномочен вычистить местный комитет и ставленников Рахья, Куусинена и Сирола сплавить в центр. Довольно, обожрались уже тут эти перекрашенные эсдеки. Надо послать молодежь на работу. На днях я созову совещание всех уполномоченных и поручу работы по чистке. Мопр тратит сотни тысяч на пособие жертвам белого террора. Отлично! Товарищи, разве портной Кюллинен жертва белого террора, что ему выдается 3000 марок в месяц? Брат его втерся в Красную армию комбатом и выклянчил у Куусинена пособие. Таких немало «жертв», нашего Мопра не хватит на поддержку всяких «свояков» финкомпартии, — сурово раздался голос Бергмана, и в его глазах вспыхнули огни затаенной злобы.

Он закурил. Обвел взором комнату и как-то странно улыбнулся, сказав:

— У вас недурная квартирка… Ее придется оборудовать под типографию. На несколько дней. Ротатор и пишущую машину можете купить за мой счет. Я пришлю из бюро дактило. Надо заготовить тысячи три-четыре воззваний к ингерманландцам от имени их Выборгского комитета. Товарищ Яскеля распространит их по деревням. По окончании работы ротатор перешлете в Выборг на имя уполномоченного Наркомвнешторга. — Он поднялся и обращаясь к Розенталю сказал: — Пойдем. Нам надо еще проревизовать товарища Ярвола.

— Пошли, — произнес Розенталь и, взяв со стола фетровую шляпу, надел ее.

— Итак, желаю вам успеха, — сказал он протягивая мне руку, — будьте осторожны и внимательны. Весной вам дадут другой район. Я скажу «самому» словечко о вас. Спасибо за все, товарищ.

Дактило, присланная из полпредства, оказалась мне знакомой. Ловиза Августовна Шромер — вдова расстрелянного германцами латышского коммуниста — офицера I Латышского стрелкового полка.

Я купил в магазин Даниель ротатор и «Ремингтон». Работа шла под покровом ночи. На всякий случай топилась печь, «дворник» дежурил у ворот и окна были закрыты ставнями.

Наутро заказ был изготовлен.

«Граждане карелы и ингерманландцы, настает час вашего освобождения от ига русских насильников. Финляндия — ваша скорбящая мать, с тревогой взирает на ваше порабощение тиранами большевиками. Не думайте, что финский народ безучастен к своим братьям и сестрам, томящимся в плену большевистской банды грабителей и убийц. Готовьтесь, братья, к бою. Мы уже формируем бригады опытных бойцов, которые придут на помощь. Вооружайтесь. Запасайтесь лыжами и теплой одеждой. Ингерманландский комитет заручился активной помощью финляндского правительства. Финские офицеры и добровольцы придут и покончат с варварами, и Карелия войдет в тело родной Финляндии. Ждите приказания. Боевой клич: Великая свободная Финляндия. Помните, братья, священные жертвы павших в бою за освобождение Карелии зовут вас на расправу с насильниками. Готовьтесь. Не падайте духом — мы с вами.

Ингерманландский комитет. Выборг. Корельский комитет. Финляндия».

Пять тысяч таких прокламации на финском языке были упакованы в чемоданы и в сопровождении дактило доставлены в полпредство на автомобиле полпреда Черныха.

При консульстве в Выборге состоял на службе некий Владимир Илларионович Лагутин, он же Тышков, Матвеев, Харитоненко и «князь» Енгалычев. В среде сослуживцев Лагутин считался чекистом, и его побаивались все — от консула до истопника. Работа Лагутина состояла в приеме лиц, желающих ехать в РСФСР, и проверке анкет, заполненных возвращенцами. Для последней работы в распоряжение Лагутина состоял кадр осведомителей, получавших «подушный» гонорар — двести марок за справку. Если лицо, подавшее прошение консульству, оказывается, по сведениям агентов Лагутина, опасным для РСФСР, ему давали визу и даже помогали материально при выезде. А в Белоострове «возвращенца» снимали с поезда и отправляли в распоряжение пограничного особотдела на предмет «израсходования».

Таким же «бюро регистрации» в Гельсингфорсе ведал Бергман-Венникас, и, помимо запросов в центр, им приводилось негласное установление личности желающего получить визу. Два моих сотрудника получили распоряжение проверять анкеты и выяснять мотивы поездки в РСФСР. Помню, в разговоре с одним из агентов выяснилось, что капитан первого ранга С. хлопочет о получении визы в Петербург. Я знал многое о деятельности С. и, желая проверить работу агента, спросил у него: