— Да, оно так. Товарищ Менжинский был прав, говоря после кровавой драки в финской компартии, что весь их цека надо сослать в Соловки, а дезертиров вроде Куусинена, Сирола, братьев Рахья и других прихвостней партии расстрелять, — произнес Бергман нервно теребя край скатерти.

— Вы правы, товарищ Бергман, — согласился я, — это была ошибка центра, что после бегства финского совнаркома из Гельсингфорса не ликвидировали его, как предлагали товарищи Дыбенко, Лацис и Ягода. Теперь выясняется, что типы авантюристов Хаайалайнена, расхитив имущество финказначейства, вместо участия в руководстве военных операций, проигрывали в «очко» миллионы марок, бросив Красную армию на расстрел немцам и белофиннам.

— Ну ладно, еще и им будет крышка, — произнес Бергман вставая, — а теперь напишите мне рапорт о «Пекаре» и соберите материал о бывших членах финцека.

Бергман ушел, условившись вызвать меня по телефону через несколько дней.

По распоряжению Бобрищева мне поручили произвести вербовку среди рабочей молодежи десяти наиболее развитых и способных «комсомольцев» для отправки на командные курсы в Петроград. Каждому кандидату полагалось: подъемные и путевые в сумме девяти тысяч марок. Финский партком составил мне списки, а Бобрищев, Муценек и я произвели тщательный контроль кандидатов и назначили смотр в Пакинкюльском лесу.

Раннее утро… Проезжая мимо моей виллы, военком и Муценек захватили меня в автомобиль.

Мы понеслись к назначенному месту, из предосторожности пользуясь на сей раз наемной машиной, правил ею партиец — шофер Репола. В лесу, на поляне, нас ждала группа «кандидатов» во главе с Бергманом.

Бобрищев окинул начальническим оком молодых парней лет по 20–22 и через меня передал им свое приветствие и пожелание успешно закончить курсы.

Потом Бобрищев произнес следующую речь, которую я перевел не без ошибок:

— Товарищи коммунары, дело освобождения порабощенной фашистами и капиталистами пролетарской массы требует вашей военной подготовки к грядущему бою между «белыми» насильниками и рабочими массами. Учитесь руководить и действовать, приобретите опыт бойца и политработника. Наряду с ручной гранатой пользуйтесь живым словом пропаганды. Русские товарищи помогут вам в вашей борьбе и борьбе всего пролетариата. Я, от имени трудящихся РСФСР, приветствую вас, товарищи, и надеюсь, что вы вернетесь сюда, упоенные борьбой и местью за жертвы 1918 года.

Он обошел фронт и каждому «кандидату» потряс руку.

Ребята пробормотали в ответ:

— Koitamme[4].

Каждый из отправляемых подписал заготовленную мною подписку и получил деньги.

Я объяснил, каким образом следует им ехать к «этапу», откуда уже — в РСФСР.

К месту назначения никто не прибыл.

Им было предписано отправиться в Н-ый район на сплавные работы, по два-три человека записаться в артель и, когда все будут в сборе, ждать проводника.

В то время «финско-советское» анонимное общество, возглавляемое одной финской миллионершей-коммунисткой, производило крупные лесные разработки около советской границы и там были устроены три новых «этапа» для перехода границ. «Кандидаты» разошлись по лесу, а мы поехали обратно.

По пути Бергман сообщил, что ночью прибыла телеграмма, оповещающая о прибытии члена ВЧК — Исаева-Горского.

Он ехал по мандату Наркомпроса в Берлин и должен был произвести ревизию гельсингфорсского отдела.

— Приготовьте подробный доклад для ревизора и, помимо того, напишите ему сводку по вашей оперативной части. Если он спросит вас о количестве членов партии военячеек и рабячеек, лучше увеличить данные. Не забудьте упомянуть о вашей работе в области фильтрации партии и настаивайте на чистке. Товарищи Муценек и Бобрищев дадут ему согласованный с вами материал. Мы будем поддерживать ваше мнение о необходимости сократить выдачу Коминтерном безотчетных сумм группировке Куусинена. Что же касается жалованья, выплачиваемого членам сейма, поясните ему, что это излишне. Дармоеды, — сказал Бергман, натравливая меня против коммунистов — членов сейма.

— Не стоит ли заодно намекнуть ревизору о необходимости организации Союза возвращения на родину? — спросил я, зная, что Бергман выдвигает такой план и возлагает на него большие надежды.

— Понятно, понятно! Вы же лучше нас знаете настроения беженских масс, — ответил Бергман и, обращаясь к Бобрищеву, добавил: — Не так ли?

Атташе поднял плечи и, зевнув, ответил:

— Ни черта из этого не выйдет. Тут мало эмигрантщины, во-первых, а, во-вторых, нищеты-то нет. Все такие рябчики, что их нашим овсом не заманишь. Попробуйте, мне все равно. Поддержу.

— Можно взять на «курьере», купить или обещать амнистию поголовно, — продолжал Бергман, — важно хоть несколько дураков выудить, чтобы фронт разбить. Я хочу предложить Павлоновскому разрешить консульству опубликовать в местной печати объявление с призывом возвращения в РСФСР. Можно расписать об амнистии и так далее. Первую партию приняли бы с музыкой. Ха-ха-ха! Написали бы письма, хваля прием, глядишь, другие пошли бы. В Германии работают товарищи, а мы околачиваемся. Не дело!

— Там, товарищ, иной вопрос. Германцы нажимают на белогвардейщину, а тут им лафа. Лучше за мой проект взяться, — произнес Бобрищев, задергивая занавеску в окне автомобиля.

— Пустить десяток агентов в эмигрантщину и выбросить несколько сот тысяч безуспешно, — недовольно проронил Бобрищев.

— Отнюдь нет. Я плачу каждому офицеру независимо от его прошлого пятнадцать тысяч в месяц и командирую на работу. Я имею заказ навербовать сорок или пятьдесят информаторов из среды белых. Товарищу Гаррису нужно шесть для Алжира, Петроянцу четыре моряка в Грецию и в Софию, Мальскому троих или четырех штаб-офицеров. Вы думаете, это легкое поручение? — возразил Бобрищев и, взглянув на часы на руке, добавил: — Ох, уже девять часов.

— Что, прямой провод? — спросил Муценек.

— Да, у аппарата Тухачевский. Наверное, опять что-нибудь сложное закатят мне, — ответил атташе не без гордости.

— А как дела с «посылкой»? — спросил снова Муценек с едва заметной улыбкой на скуластом лице.

— Запрашивал два раза, канитель одна. Я напишу жалобу на «инотдел». Мне до зарезу нужны «инструменты»[5], а они тянут, — ответил Бобрищев, взглянув на меня.

Проехали Сернес.

— Высадите меня около моста, — предложил я, решив ехать на трамвае к себе.

Муценек постучал шоферу.

— Завтра ночью я буду у вас с Горским, — произнес Бергман и открыл дверь автомобиля.

Бергман, Муценек и Горский прибыли. В Горском я узнал жестокого садиста МЧК — помощника коменданта Хирьякова, «того самого» товарища Хирьякова, о котором даже такой лютый палач, как Атарбеков, отзывался как о «бессердечной личности». Маленький, с голой, дынеобразной головой, рябым, со впалыми щеками, лицом и быстро бегающими рысьими глазами. Непропорционально длинны были руки у Горского, его называли «Гориллой».