А почему, спрошу я вас? Потому что мы — свободные люди!

По трапезной — одобрения гул.

— Мы свободны! А они — нет! За что мы ебёмся? А?

— За свободу! За свободу! — зал разноголосьем гудит.

— За свободу! Ебались, ебёмся и будем ебать!

— Ныне, приисно и во веки веко-о-о-ов! — сильным басом комиссар поёт.

Командир продолжает:

— Спросят нас дураки: а почему вы жопы рвёте? Зачем до крови ебёте? А?

— Потому что иначе нельзя! — кричит из зала боец Рябчик.

— Потому что иначе нельзя! — командир подхватывает. — А почему иначе нельзя?

— Потому что по-другому не доходит! — голоса кричат.

— Вот! Потому что по-другому не доходит! Правда? Правда! До оболваненных капиталистической пропагандой высшая истина может дойти только через жопу! Правда?

— Правда!! — в ответ гудит.

— Токмо через охлупье к одурманенным доходит нынче истина и правда Божья! — комиссар продолжает. — Ибо головы их забиты инфоговном!

— Забиты!! — командир пяткой жёлтой, костистой в стол бьёт.

И загудел стол.

— Забиты дьявольским обморачиванием, жаждой наживы, равнодушием к ближнему, эгоизмом городским, стяжательством, мшелоимством, обжорством, гортанобесием, а посему — безверием, безбожием, безответственностью, бесчеловечностью, а стало быть, и сатанизмом, будь проклят он ныне и приисно и во веки веко-о-о-ов! — бас комиссаров гудит.

— Будь проклят сатанизм городской!! — пятка командира в стол бьёт.

— Будь проклят сатани-и-изм!! — голоса партизанские ревут.

Заметно, что восстаёт уд командира. Да и у некоторых в трапезной стали уды восставать — ёбово-хлёбово силу свою показывает.

— Поэтому ебали, ебём и будем ебать!! — командир кричит.

— Будем ебать!! — голоса ревут.

— Еть будем сильно и беспощадно, по-правосла-а-а-авному! — комиссар поёт.

— По-православному!! — зал ревёт.

— Заебём!! — командир восклицает и пяткой в стол бьёт.

— Заебё-ё-ё-ём!! — зал ревёт.

— Заебё-ё-ё-ём! — поёт комиссар и своей ножищей в стол бьёт.

Разные ноги у командира с комиссаром, и звук от удара их разный: от жилистой ноги Налимова — резкий, звонкий, как будто гвоздь забивает; от белой столбообразной ножищи комиссара — глухой, широкий, словно гром перед грозой.

Елда у комиссара тоже восстаёт. Елда достойная! Да и у собравшихся начинают уды шевелиться.

Снова бьёт в стол пяткой командир:

— А спрошу я вас, товарищи мои, кто помогает нам еть врагов?

— Га-а-а-аз!!

— И я вопрошаю вас, православные, кем нам послан газ? — Комиссар руки свои могучие, белые разводит.

— Бо-о-огом!!

— Богом! — Комиссар крестится размашисто.

Все встают и крестятся.

— Паки, паки миром Господу помо-о-о-олимся! — голос мощный комиссара под сводами земляными звучит.

Начинается общая молитва. Крестятся и кланяются партизаны.

Едва молитва кончается, командир в стол пяткой бьёт:

— Барабаны судьбы!

— Барабаны судьбы-ы-ы-ы!!

У всех собравшихся уды уже восстали.

Берёт командир свой тамтам в левую руку, а правой в него удом бьёт:

— УЁ-бох!

Партизаны, каждый в свой тамтам удом:

— УЁ-бох!!

Комиссар — левша, так что левой рукою свою могучую елду сжимает, в тамтам ударяет:

— УЁ-бох!

— УЁ-бох!! — по залу раздаётся.

И все вместе:

— УЁ-бох!! УЁ-бох!! УЁ-бох!!

Гремят под сводами земляными барабаны судьбы партизанской.

Гремят всю ночь, не смолкая.

После действа барабанного комотр и комиссар в свою пещеру удалились. Общее у них жилище в подземном укрывище партизанском. Пещера просторная, своды земляные досками широкими подхвачены, которые столбы дубовые подпирают. Пол выстлан коврами, реквизированными у капиталистов. В пещере стоит мебель дорогая, буржуазная. Здесь же и ванная комната с туалетом и душем, подогреватель воды от солнечных батарей. Водопровод партизанский из реки Сунгари воду сосёт. В пещере две кровати широких, письменный стол, сетевая пирамида, кресло массажное, бар с напитками крепкими. На стене у кровати командирской — ковёр, на нём холодное оружие висит — секира, шашка, сабля, ятаган, кинжалы. На ковре у комиссаровой постели — живые картинки с русскими богатырями: Илья Муромец, Василий Буслаев, Александр Невский. Икон в пещере нет, как и во всём укрывище, — запрещены. Ибо не иконам должен истинный христианин молиться, а Богу.

Комиссар после действа барабанного — сразу в душ, пот смыть с тела большого.

Командир за звонка шнурок дёргает. Входит адъютант его Савоська.

— Доставь мне ту девку, что сегодня трижды бежать порывалась.

— Есть, товарищ комотряда!

Вся обслуга, все пленные на время действа барабанного запирались дубовой дверью с засовом мощным в одной пещере.

Командир бар открыл, достал бутылку виски «Масахиро», налил в стакан, из холодильного термоса льда зачерпнул, сунул. В другой стакан налил сливовицы.

Приводит Савоська девку ту. Сама как подросток, но лицо взрослое, красивое. Стоит перед командиром в ватнике, под ним — халат китайский. Командир — голый, с удом стоящим. Расстегнул пояс, снял тамтам, на крюк повесил.

— Как звать тебя? — спрашивает девку.

— Аля.

— Большая честь для тебя, Аля, в эту ночь будет: опустить уд командира.

Молчит девка.

— Раздевайся!

Разделась она догола.

Командир на девку глянул, хмыкнул одобрительно, прыгнул на постель, из стакана не капли не пролив, навзничь лёг, по покрывалу шёлковому, монгольскому ладонью шлёпнул:

— Садись!

Села та рядом с ним.

— Дрочи мой уд, пока не опустится!

Взяла Аля уд командира, стала дрочить. Заметил он, что у неё на руке указательного пальца нет.

— А палец где?

— В Ши-Хо отсекль.

— Дрочи здоровой рукой!

Переменила руку Аля.

Тем временем комиссар из душа вышел. От тела его белого, обширного пар идёт:

— Благоле-е-е-епие!

— За барабаны судьбы, комиссар! — командир стакан с виски поднял.

— За барабаны судьбы, командир! — со сливовицей комиссар свой стакан взял.

Осушил Оглоблин стакан одним глотком. Рушится комиссар на постель, скрипит она под его весом.

— Серафи-и-и-им!! — зовёт комиссар зычно так, что в баре бокалы звенят.

Входит Серафим, адъютант комиссаров.

— Хроменького ко мне!

— Слушаюсь!

Аля тем временем уд командира дрочит. Комиссар до тумбочки дотянулся, коробку сигарную открыл, вытянул сигару кубинскую, обрезал, закурил.

— Славно постучали сегодня, — выпускает комиссар дым в изнеможении.

— По-большевистски! — командир довольный стакан с виски на грудь себе поставил.

И застонал, задвигался: молофья-матушка в гости стучится. Брызнуло из уда командира.

— Не останавливайся!

Аля дрочить продолжает.

Дверь отворилась, вошёл Серафим, а с ним — подросток хромой. А лицо — точно как у Али — взрослое, красивое. Глянула Аля на него мельком и — застыла. Перестала дрочить командира. Замерла, рот открыла.

— Я же сказал — не останавливаться! — командир напомнил.

Но Аля уд из руки выпустила — и к хромому подростку:

— Оле!!

Тот тоже рот раскрыл:

— Аля?

Обняла подростка Аля с разбега, да и повалились они на ковёр.

— Твою мать! — Серафим навис над ними, что делать, не зная. Командир с комиссаром на сцену эту уставились.

Аля подростка целует, обнимает. Вскрикнула, прижалась — и в слёзы.

— Сука, кайф обломала! Серафим, в расход дуру! — недоволен командир, что ещё и виски себе