было свежим и цветущим. Юленька была похожа на девочку-подростка, хотя, как позже выяснилось, этой нимфе было 27 лет.

Максим являл собой классический образ главы интеллигентного семейства, вышедшего на прогулку: синяя однотонная рубашка и брюки из легкой черной ткани, такие, как носят директора летом.

Я поздоровалась и представилась обеим женщинам. Ольга сухо кивнула мне, а Юленька прямо зашлась от радости, что их сегодня сфотографируют. Ее жизнерадостности можно было бы позавидовать, если не заподозрить легкую умственную отсталость.

Я сделала больше хороших на первый взгляд фотографий, чем рассчитывала. Предупредила Максима, на что он сказал, чтобы я делала все, а там рассчитаемся. Я недоверчиво протянула руку и сказала, что требую хотя бы 30 % от суммы. Это было нечестно и опрометчиво с моей стороны, однако, прокатило. Максим достал кожаный зажим для денег и, произведя несложные подсчеты, положил на мою протянутую руку положенную сумму. Я загробастала деньги и хотела ретироваться, но Максим легко, но настойчиво придержал меня за локоть.

— Кто-то, помниться, обещал посидеть с нами.

— Брось, Максим, Виктория уже, наверняка, по своим делам торопиться, а ты ее задерживаешь — проговорила жена и посмотрела на меня.

— Нет, я никуда не тороплюсь. Пошли — выдала я и пошла рядом с Максимом по левую руку. Получалась странная картина — красивый зрелый мужчина в центре, по одну сторону жена и дочь, по другую сторону я с фотоаппаратом и рюкзаком за плечами. Ах да, я же забыла описать себя, это не честно по отношению к читателю сего.

Значит я — невысокая блондинка, не настолько блондинка, как ангел Юленька, скорее светло русая. Я достаточно стройная, но не худая, при этом не обладаю увесистыми достоинствами моделей для мужских журналов. Такая себе среднестатистическая девушка в классических черных брюках и клетчатой блузке, украшенной брошью. На ногах синие лодочки, прическа — высокий хвост.

Мы сидели в кафе для уверенного среднего класса — не тот шик, что в ресторанах, но и не та убогость, которая царит в кафе быстрого питания, не смотря на все их выделывание с дизайном. Я пила капуччино, закусывая чиз-кейк и слушала эту красивую семью. Звучала семья, надо сказать, красиво, но иногда фальшивила. Не часто так, а как будто выпускник музыкальной школы сдает экзамен, но очень волнуется.

Ольга старалась, (или просто была такой) показать, как она любит мужа. Она не выпускала его руки, облокачивалась на плечо и постоянно подливала ему молочный оолонг из чайничка. Юленька вертела головой по сторонам, рассматривая посетителей и делая несвойственные ангелу едкие замечания по поводу внешности или наряда того или иного гостя. Я с ужасом подумала, как она разложит мой наряд и мой длинный нос (не в плане любопытства, а в плане физиологии).

Максим единственный, казалось, был естественным — нагловатым, борзоватым и при этом ироничным и интеллигентным. Как это удерживалось в одном человеке — ума не приложу.

Оказалось, что оба моих предположения насчет происхождения осанки и походки оказались верными. До того, как посвятить жизнь военной карьере, Максима приглашали многие модные дома, или как там это тогда называлось, для показов мужских коллекций рабочей и повседневной одежды. Он думал связать свою жизнь с кино, благо внешность покорителя женских сердец обеспечила бы его прохождение хотя бы во второй тур, но строгий отец поставил ультиматум и отправил непутевого отрока служить отчеству и Советскому Союзу.

— Девок… — взгляд на жену. — девушек было много разных, кто письма писал, кто у подъезда караулил, чтобы я их проводил, ну как тогда было. Не как сейчас. Но Оленька мне единственная приглянулась. Мы с ней уже 28 лет вместе.

Сопоставив в голове некоторые цифры, я поняла, чем Оленька приглянулась, но решила промолчать.

Дослужившись до полковника, Максим получил травму на учениях, после которой вполне мог продолжать службу, но не захотел. Сейчас работает на одну московскую контору в административной должности (конкретней не уточнялось). Судя по тому, что он может себе позволить угостить незнакомого человека в не дешевой кафешке, можно сделать вывод, что уровень его зарплаты явно выше среднего. Но, это уже не мое дело.

— Пойдем, покурим! — обратился ко мне Максим, доставая пачку.

— Ну, пойдем.

Мы вышли на улицу. Уже теплый майский ветер трепал мою челку, мешая закурить. Максим опять взял меня за локоть, но уже настойчивей.

— Пойдем подальше от окон.

— Это еще зачем? — вырвала я руку.

— Узнаешь. Кстати, ты в курсе, что курить вредно.

— Мне вредно, а тебе не вредно?

— Всем вредно, но я уже не смогу бросить.

— Я тоже, и этот разговор закрыт.

— Мужика на тебя нет — бросил он, заводя меня за угол кафе, где располагался черный вход. Но сейчас было много народу, и никто из персонала не курил на черной лестнице. Мне стало страшно, хотя был яркий день и кругом полно снующих туда-сюда людей. Просто от этого мужчины исходила какая-то опасность. И еще, я поймала себя на мысли, что меня это заводит.

Он смотрел на меня своими угольно-черными глазами, в которых, как будто, горел огонь. Сигарета застряла на полпути ко рту, не выдохнутый дым сочился из носа, как у дракона. Его сигарета потухла, и он держал ее в руках, как тело умершего товарища, не в силах бросить. Мы так стояли, и я не знаю сколько. И я не знаю, как это произошло, но мы начали целоваться. Он целовал меня так, как, я думаю, целовались бы герои фильмов, будь они настоящими — страстно, умело, неистово. А я так и не поняла мозгом, что происходит, но мое тело подумало за меня и отвечало на поцелуй. Внезапно он отстранился от меня.

— Пошли, нас ждут. — сказал он так, будто мы действительно просто вышли покурить и поцелуй — плод моего больного воображения или галлюциногенной сигареты.

Мы вернулись, но я уже не могла все воспринимать так же, как до этого. Я извинилась, взяла вещи и ушла, обещав сообщить, когда фотографии можно будет забрать.

Со мной творилось что-то пугающее и непонятное. Я не могла делать фотографии, потому что, смотря на Максима, в моем сознании всплывал поцелуй, горячие руки и тесно прижатое красивое мужское тело.

Здесь я сделаю небольшое лирическое отступление. Пусть меня предадут анафеме, но то, что женщину не интересует секс, или интересует в меньшей степени, чем мужчину