— миф, созданный и взлелеянный сотнями поколений. Девушку всегда воспитывают, как нежное, неземное существо, которое должно мало кушать, приятно пахнуть цветами и свежестью, скрывать то, что ходит в туалет и, конечно, не дай Бог, не думать о сексе и получать от него удовольствие, кроме того, что она может от этого забеременеть и воспроизвести потомство. Кем был придуман этот миф, сейчас уже сказать сложно. Даже в наш век нескольких сексуальных революций женщина, желающая секса, сразу заносится в шалавы. Думаете, как воспринимаются те же пресловутые модели для мужских журналов? Правильно — шлюхи. А что делают со шлюхами? Не буду писать, но именно то, что вы подумали, и делать это надо хотя бы в своем воображении. И на таких не женятся. Женятся на тех, кто воскрешает в душе образ непорочной матери, кормящей грудью, не как сексуальным объектом, а как источником питания, как хлеб, например, или стейк. Мать не может трахаться. Поэтому девушкам приходится скрывать от парней, что они тоже хотят их не меньше, чем они их. А некоторые настолько умело притворяются, что даже начинают действительно охладевать к сему действу, а то и вовсе становясь фригидными. Девушка вынуждена быть не собой, а тем образом, который ей навязывает общество — сиди и жди принца, не кури, не пей алкоголя, не занимайся интеллектуальным трудом, это удел мужчин, будь красива, но не сексуальна, а то мужчина подумает, что ты — не хорошая девушка и замуж не возьмет. И, как это ни прискорбно, но на женском желании всегда будет табу, сколько бы сексуальных революций не познала история, и как бы ни изменились отношения полов и гендерные различия. Увы и ах, но я отношусь к тем женщинам, которые не умеют или не хотят скрывать, что хотят, извините за повтор, мужчин и секса. И это моя беда.

Не буду распоэзиваться о прошедших днях и моих мучениях, но в конце недели Максим позвонил. Я ему честно сказала, что фото не готовы, на что он ответил, что это не важно, у него ко мне есть другое дело. Он так сказал «другое дело», как будто это был тайный код. Он продиктовал адрес и через 40 минут я стояла у старенькой хрущевки и звонила в домофон.

Квартиру с указанным номером открыл Максим. Больше никого не наблюдалось. Он стоял с обнаженным торсом и в джинсах-варенках. Я вопросительно на него уставилась, а он втянул меня в квартиру и захлопнул дверь.

— Только не говори, что ты этого не хочешь! — засмеялся он и далее последовал совершенно безумный секс сначала прямо в коридоре, затем на приятно удивившем меня в такой квартире, удобном диване, затем, опять же, как в низкопробных романах, на кухонном столе.

Совершенно обессиленные, мы затянулись сигаретами. Максим хотел закурить прямо в комнате, но я вытащила его на балкон.

— Я с женой не разведусь, имей это в виду. Если ты захочешь большего — я тебя брошу.

Наверное, я его напугала своим смехом, да и сидящую мирно бабульку на скамейке под балконом, тоже.

— Максим. Я хочу с тобой трахаться, долго и классно, как сегодня. Замуж за тебя я сама не пойду. Улавливаешь?

Он уставился на меня с искренним удивлением.

Мы встречались месяц или два на этой квартире друга, уехавшего по работе на севера, а семью отправив к родителям.

Максим много говорил о себе. Как и предполагалось, Ольга женила его на себе с помощью беременности. Как думал Максим, она это сделала специально, это не был случайный залет. Но, теперь уже без разницы. Дочка, как мы помним, родилась совершенно не похожей на родителей, что Максима очень смущало и не давало первое время спокойно спать, а ДНК-экспертизы тогда еще не было. Он успокоился и принял девочку, но чем старше она становилась, тем страннее.

Обегав с ней кучу врачей, целителей и экстрасенсов (последние из юрисдикции Ольги), Юленьке был вынесен неутешительный диагноз — маниакально-депрессивный психоз, осложненный задержкой в развитии. Она могла то носиться, как угорелая, то сидеть часами, уставившись в одну точку и ковыряясь в носу. Но и сомнения по поводу отцовства рассеялись — Юленька оказалась альбиносом. Не таким прямо полным альбиносом, но с очень большим недостатком меланина. С горем пополам она закончила школу, но дальше категорически проваливала экзамены. Ей купили корочку дизайнера и она мало помалу втянулась в трудовую деятельность, выполняя несложную работу в Фотошопе и Короле, типа, открыток на день рождения. Платили ей соответственно, но хотя бы не тунеядка.

Семейная жизнь так же протекала с диагнозом маниакально-депрессивный психоз — то наступали моменты счастья и гармонии, то они ругались вдрызг и не разговаривали.

Максим никогда не испытывал недостатка женского внимания, а с годами стал особенно умелым любовником. Послужной список покоренных им женщин занимает всю память его ай-фона. О внебрачных детях ничего не известно, так как надоевшая женщина отправлялась в игнор, и о ней оставалась лишь память и фотография.

Сначала мне было жалко Максима, да и хотела я его, как кошка. Но, с течением времени, между нами стала вырастать перегородка, сначала картонная такая, как между дальними родственниками, но чем дальше, тем больше она обрастала кирпичной плотью.

На наше поколение часто возводят напраслину. Что мы неграмотные, ничего не знающие игроманы, для которых Великая Отечественная война — тема компьютерной игры. Не спорю, такие тоже имеются в анамнезе. Но у нас с Максимом все было с точностью до наоборот. Нет, конечно про войну он все знал. Но для него имена, имеющие для меня значение, звучали, как название неведомого экзотического блюда. Жан-Поль Сартр, Франц Кафка, Альбер Камю, Милош Кундера были для него пустым звуком. Он даже не знал, что Иосиф Бродский — поэт, а не архитектор. С музыкой было еще туже — он вообще был к ней равнодушен и воспринимал исключительно, как фон, тогда как я наслаждалась музыкой и для меня она была неотъемлемой частью моей жизни. Однажды включив «Rammstein», я услышала отповедь о том, что немцев слушать нехорошо. На мое возражение о том, что качественная музыка не имеет национальности, он, видимо, пошутил, чтобы я попробовала включить ее на параде победы.

Недопонимание росло, как чужие дети. Мы обменивались ядом и сарказмом. Начинал обычно он.

— То есть ты хочешь сказать, что твой, как его там, Кафка, не был неудачником? За ним бегали