— Да, знаю, конечно.

— Придешь, займешь столик в углу у окна. Мы с Матвеем подойдем, как бы случайно, попросимся к тебе за столик. Там в это время всегда много народу, просто яблоку негде упасть, и все столики обычно бывают заняты, так что наша просьба будет выглядеть вполне естественно.

— А можно мне с ним заговорить? Ну просто так, на отвлеченные темы?

— Если только на отвлеченные.

— Конечно, я тебе обещаю. Я буду просто дядькой из кафе, которому было скучно сидеть одному и захотелось поболтать с кем-нибудь. Потом вы уйдете, и все… А я останусь.

— Хорошо, Антон. Так и договоримся.

— До завтра, Ника.

На следующий день она привела Матвея в кафе, с трудом уговорив пропустить тренировку. Сказала, что очень хочет клубничного мороженого, того самого, что в «Пингвине» дают. Просто умирает без мороженого. И вообще, материнским капризам иногда потакать надо и относиться к ним снисходительно. Матвей глянул на нее с удивлением, подумал немного и, тяжко вздохнув, согласился.

Антон сидел на том самом месте — за столиком у окна. Даже издалека было видно, как он напряжен. И все столы кругом были заняты, как по заказу.

— Мам! Вон места свободные… — потянул Нику за локоть Матвей. — Видишь, дядька один сидит?

В какой-то момент она испугалась, будто внутри звонко лопнула струна. Даже дыхание перехватило: не повернуть ли обратно? Говорят, надо всегда прислушиваться к тому, что происходит у тебя внутри.

Не прислушалась. Подошла к столику, где сидел Антон, спросила не своим голосом:

— Вы не будете против, если мы за ваш столик сядем?

— Конечно, конечно! — засуетился Антон, делая слишком широкий жест рукой и улыбаясь тоже слишком широко для обыденной ситуации. — Конечно, садитесь. Буду рад соседству. Можем даже познакомиться и поболтать немного. Вы не против, надеюсь?

— О чем? О погоде? — вежливо спросил Матвей.

— Да хоть и о погоде! — тут же подхватил Антон. — Джентльмены всегда говорят о погоде!

— А вы джентльмен?

— Ну как тебе сказать. Вообще-то не совсем, но иногда приходится, что ж поделаешь.

Да, актер из Антона оказался никудышный. Хотя, наверное, грешно было его в бесталанности упрекать — в данный момент. Слава богу, что Матвей не обратил никакого внимания на его излишнюю суетливость, и на том спасибо.

А в общем, все получилось так, как обещал Антон. Подумаешь, скучно дядьке сидеть одному, захотелось поболтать немного. Ни о чем. О том о сем. О футболе, например. Все мужчины любят говорить о футболе. Да и Матвей завелся эмоционально — на любимого конька сел.

А потом они ушли. А дядька остался. Ника, выходя из кафе, оглянулась, — Антон с грустью смотрел им вслед. Впрочем, в его взгляде было еще что-то, кроме грусти. Это «что-то» было похоже на маленькое торжество, но она уже не придала значения этому странному нюансу. Да и мало ли, что показалось.

* * *

Севин голос в трубке звучал непривычно сухо, даже несколько раздраженно:

— Ника, нам надо поговорить. Ты где?

— У себя в кабинете… А что случилось? Я пока не могу, у меня юрист, нам надо с договором разобраться.

— Зайди ко мне, Ника. Это срочно. С договором потом.

— Хорошо, иду.

Юрист Володя глянул на нее поверх очков, побарабанил пальцами по столу, выражая тем самым свою досаду, проговорил тихо:

— Надо бы сегодня завизировать, Вероника Андреевна. Без вашей визы Всеволод Григорьевич не подпишет, а там сроки не терпят.

— Я понимаю, Володя. Давай через полчаса, а? Видишь, меня Всеволод Григорьевич к себе вызывает. Полчаса договор потерпит?

Володя кивнул, едва заметно дернув уголком рта, что могло означать только одно: устроили, мол, семейные разборки не вовремя, а мне потом отвечай.

В принципе, Володя был прав. А с другой стороны — впервые такое случилось, чтобы Сева был так раздражен. Когда-то они на берегу договорились, что на работе — никаких эмоций. Вошли с утра в офис — отношения сугубо деловые и конструктивные. Да и вообще не свойственно было Севе такое раздражение.

— Заходи, Ника. Дверь за собой закрой. Садись, — сухо приказал Сева, откинувшись на спинку кресла и глядя куда-то в сторону.

Ника тихо опустилась на стул, глянула мужу в лицо. Плохое было лицо, желто-серое, непроницаемое и в то же время немного растерянное. Такое лицо бывает у человека, только что узнавшего о себе крайне неприятную и обидную вещь.

— Что случилось, Сева? — осторожно спросила она.

И догадалась вдруг — да, случилось. Неприятная вещь случилась, мерзкая даже. А с другой стороны, эта вещь была всего-навсего правдой, которую неизвестный правдоискатель выволок на свет божий. Вон она, та самая правда, в конверте, у Севы под рукой.

— Посмотри, — протянул ей Сева через стол конверт. — Что это такое, а?

В конверте были фотографии. Много фотографий. Вот они с Антоном сидят в кафе, он держит ее за руку. Вот они идут, обнявшись, по улице. Вот садятся в ее машину. А вот уже целуются — ее голова запрокинута, пальцы Антона красиво оплели затылок, утонули в рыжих волосах. Нике даже подумалось отстраненно: красивый кадр, как в кино. Вот заходят в подъезд дома, где живет мать Антона.

Пока она перебирала фотографии, Сева смотрел на свои руки, сжатые в замок. Наверное, ждал объяснений. Или эмоций каких-то. Может, хотел, чтобы она разрыдалась, нервно начала рвать эти фотографии. А может, как-то по-другому прореагировала. Ну хоть что-нибудь! Только бы не молчала.

— Тебе нечего мне сказать, да, Ника? — прервал он тяжелое молчание.

— Нечего, Сев. Правда нечего.

— И даже легенды нет?

— Какой легенды?

— Ну я не знаю. Например, случайно в кафе одноклассника встретила. Или институтского товарища.

— Да, именно так. Да, он мой одноклассник, это правда. И даже когда-то в институте вместе учились. Недолго, до первой зимней сессии.

— И дальше что?

Ника пожала плечами, сложила все фотографии аккуратной стопкой, сунула обратно в конверт. Надо было отвечать на Севин вопрос, но как на него ответишь? Что дальше? Если бы знать, что дальше. Это уж теперь ему решать, что дальше.

— Ладно, понятно все с тобой, — тоскливо произнес Сева, даже слишком тоскливо, с ноткой обреченности. — Знаешь, я тебя даже как-то понимаю. Я и сам не знаю, как бы повел себя на твоем месте. Да и на своем-то — не знаю. Наверное, надо скандал закатить, да? Или… Что еще полагается в таких случаях? На дверь указать? Самому уйти, хлопнув дверью?

— Не знаю. Наверное, мне надо плакать и просить у тебя прощения. Я не знаю, Сев. Как-то это все…

— Противно, да?