Когда его рубашка наконец оказалась на полу, Констанс взглянула в его потемневшие глаза и произнесла:

— Ты такой красивый. Он улыбнулся.

— Это я должен был сказать тебе это.

— Нет. — Констанс провела пальцем по волосам на его груди. — Я знаю, что некрасива, но ты… ты действительно очень красив.

— Ты что, в зеркало никогда не смотрелась? Как ты можешь считать себя некрасивой? Ты вся — поэзия и страсть, Я поражен и восхищен твоей красотой.

Когда Констанс хотела убрать от него руки, он перехватил ее ладонь. Она призвала на помощь все свое мужество, и ей все же удалось расстегнуть молнию на его брюках и спустить их с бедер. Она прижалась щекой к его груди и слушала тяжелые удары сердца. Сидней шепотом назвал ее по имени, затем взял ее лицо в свои ладони. Его губы подрагивали.

— В ту секунду, когда я увидел тебя, я сразу понял, что у меня будет проблема. Зеленоглазая, полногубая, длинноногая проблема, — сказал он, рассмеялся и нежно поцеловал Констанс. В следующее мгновение она уже лежала на спине, его руки скользили по ее теплому телу. Она выгнулась и прижалась бедрами к его бедрам в откровенном призыве.

Сидней сорвал с себя остатки одежды, обнажив узкие бедра, длинные, мускулистые ноги и большой подрагивающий член.

Констанс вскрикнула, и он улыбнулся.

— Мы подойдем друг другу, — сказал он и склонился, чтобы поцеловать ее. Его рот неторопливо прошелся по ее телу. — Вот увидишь, прекрасно подойдем.

Несмотря на то что они оба переживали отчаянные муки, он не спешил. Лежа рядом с ней на постели, он познавал ее, трогал, говорил, чего хочет, и настаивал, чтобы она делала то же.

Вначале Констанс лежала с закрытыми глазами и молчала, лишь отвечая на поцелуи. Фрэнк был немногословным любовником. А Сидней настаивал чтобы она говорила ему о своих самых сокровенных желаниях. Вначале это показалось ей странным, но он все же настоял на своем. Лаская ее руками и ртом, он довел ее до дрожи. Ей захотелось говорить о том, что она чувствует. Да, он оказался умелым любовником, прекрасно знающим, как превратить женщину в дрожащее, беспомощное существо, которое целиком и полностью отдается ему во власть. Только он мог дать ей эти ощущения, и теперь Констанс принадлежала только ему.

Он крепче обнял ее, она оплела его руками и ногами — живыми гибкими узами — мучительно, нерасторжимо. Он зарылся лицом ей в плечо, прильнув щекой к ее нежной щеке, и отдался сводящему с ума отчаянному порыву. Мысли кружились, мешались, сознание померкло. Констанс опять выгнулась, принимая его в себя и наслаждаясь этим ощущением. Вздрогнув, она инстинктивно сжала внутренние мускулы так, словно не желала выпускать его.

— Нет, — сдавленно проговорил он. — Не надо Констанс, не надо…

Но она не могла остановиться, и он тут же ответил ей, начав ритмично двигаться. От его движений ее окатывали волны наслаждения, пока она не испытала столь сильный оргазм, что не смогла сдержать крик.

Сидней счастливо засмеялся, запрокинув голову. Она потемневшим взглядом смотрела, как его напряженные черты расслабились от наступившего удовлетворения.

Констанс не разобрала слов, которые он пробормотал, но его тело сразу обмякло. Сердца их бились в унисон. Констанс прижалась к Сиднею еще крепче. Он поднял голову и перевернулся вместе с ней на бок, так что ее голова оказалась у него на плече.

Констанс была на вершине блаженства, за всю жизнь ей не припомнить ощущения такого полного счастья. С той минуты, как он отнес ее в постель, все стало поэмой плоти — сплетение рук, сплетение ног, слияние тел… Я создана для него, для него одного. У нее осталась только одна мысль — отдать ему все, всю себя без остатка. Пусть никогда, никогда он ни о чем не пожалеет. Но имеет ли она на это право? Скорее всего, нет.

Констанс поежилась.

— В жизни ничего не происходит по каким-то правилам, ты заметил? — сказала она. — Жизнь хаотична, в ней нет порядка. С прекрасными людьми случаются страшные вещи, а отвратительные люди спокойно доживают до старости.

— Значит, ты не веришь ни в карму, ни в старую мудрость «что посеешь, то и пожнешь»?

— Не очень. — Она ненадолго задумалась. — Я верю в то, что надо делать в жизни все от тебя зависящее, — медленно прибавила она, глядя на танцующие солнечные блики, — а остальное оставить на усмотрение тех сил, что правят миром. — Она зевнула, прикрыла рот ладонью и извинилась.

— Может, лучше поспишь? А хочешь в душ или попить?

— Лучше попить.

Пока он выходил на кухню, она лежала и пыталась разобраться в хаосе чувств, нахлынувших на нее. Она еще никогда не испытывала ничего подобного.

Никогда.

И в глубине души чувствовала, что тут что-то не так. Она любила Фрэнка всем сердцем, и он любил ее — пусть и не настолько, чтобы предпочесть ее своей карьере, но дело не в этом. Фрэнк был ласковым и внимательным любовником, и ей нравилось заниматься с ним любовью.

А Сидней даже не притворялся, что любит ее. Он говорил только о желании, о сильнейшем физическом влечении, от которого можно избавиться, лишь удовлетворив его.

С Фрэнком они строили планы на будущее, а с Сиднеем у нее никакого будущего не может быть. Она отдавала себе отчет в этом и не строила никаких иллюзий. Их влечение было чисто физическим, естественным влечением здоровой женщины детородного возраста и сильного мужчины. Дарвин назвал бы это инстинктом размножения с целью иметь сильное и жизнеспособное потомство.

Когда Констанс занималась любовью с Фрэнком, в этом участвовало ее сердце, и тем не менее в объятиях Сиднея она нашла то, по сравнению с чем радость их близости с Фрэнком казалось бледной и вялой.

То, что она испытала с Сиднеем, было истинным единением, границы их тел словно растворились. Никогда ей уже не забыть его рук, живота, груди, бедер, всех сокровенных линий этого тела. Поистине он создан для нее.

Она подумала, что впадает в опасную сентиментальность. Совершенная глупость с ее стороны придавать мистический окрас тому, что на деле было лишь очень приятным приключением.

Видеть партнера в романтическом ореоле — значит заниматься самообманом. Ведь встретив Фрэнка, Констане решила, что нашла человека, который сделает ее счастливой. Она испытывала к нему и любовь, и страсть, и уважение, и дружескую привязанность. И, когда он оставил ее, она думала, что жизнь кончена.

Но она выжила.

И теперь медленно начала понимать, что есть другие чувства и отношения, не менее сильные, чем любовь, но разорвать которые не менее тяжело.

Ее размышления прервал Сидней.

— Апельсиновый сок, — сказал он, входя в комнату со стаканом. — Свежевыжатый.

— Спасибо, — не в силах сдержать зевок, сказала Констанс.

Она пила сок, а Сидней сидел на краю кровати. Затем лег рядом с ней, и они, счастливые, погрузились в сон.