своим племенем, если сможет, отберет и возьмет в полную собственность далеколежащие провинции, т.е. Галлию и Испанию, которые император почти потерял, так как их разорило нашествие короля вандалов Гизериха. Готы соглашаются исполнить это постановление и принять дар, подтвержденный священным прорицанием, и отправляются в переданную им землю. После их ухода, – а они не причинили в Италии никакого вреда, – патриций Стилихон, зять императора Гонория (потому что император взял в жены обеих его дочерей, Марию и Фермантию, одну за другой, но Бог призвал к себе их обеих сохранившими девственность и чистоту); так вот этот Стилихон тайно подошел к Полентии, городу в Коттийских Альпах, – готы же не подозревали ничего дурного, – и, на погибель всей Италии и бесчестье себе, бросился в бой. Внезапно завидев его, готы сначала ужаснулись, но вскоре собрались с духом и, по своему обычаю возбудив себя ободряющими кликами, обратили чуть ли не все войско Стилихона в бегство и, отбросив его, уничтожили полностью; затем, разъяренные, они меняют предпринятый путь и возвращаются в Лигурию, по которой только что прошли. Захватив там награбленную добычу, они так же опустошают Эмилию и земли по Фламиниевой дороге между Пиценом и Тусцией; они хватают как добычу все, что попадается по обеим ее сторонам, и в набегах доходят до Рима. Наконец, вступив в Рим, они, по приказу Алариха, только грабят, но не поджигают, как в обычае у варваров, и вовсе не допускают совершать какое-либо надругательство над святыми местами».

Так Гонорий и просидел за стенами своей новой столицы до самой смерти от водянки в августе 423 г. Впрочем, сидеть-то он сидел, но при этом Равенну постиг такой строительный бум, какой не пережил в то время ни один город Италии. Город пережил перепланировку по образцу Константинополя, получил императорскую и прочие резиденции, военные и гражданские учреждения (при Гонории последние «наводняли» порядка 1500 чиновников!), монетный двор… Джулио Карло Арган отмечает в «Истории итальянского искусства»: «В первоначальный период расцвета искусства, в период правления Гонория (Флавия), в Равенне еще ощущается влияние позднеантичных традиций Феодосия; не исключено, что в городе в это время работали мастера, приехавшие из Милана». Правда, нельзя не отметить одну вещь – говоря о Равенне как о новой столице, мы немного подстраиваем восприятие современников под свое, а это неверно. Несмотря на то что еще Диоклетиан, введя систему двух августов и двух опекаемых ими будущих преемников-цезарей, фактически учредил в недрах Римской империи 4 столицы – это Никомедия в Малой Азии (совр. Измит), Сирмий в Иллирии, Медиолан (Милан) и Августа Треверорум (Трир). Однако в умах людей IV—V вв. были только две столицы – Вечный Рим и отстроеный на месте древнего Византия Константинополь (330 г.). Все остальные как-то не считались столицами. Просто императорские резиденции. И по-прежнему звучат насмешки римских интеллектуалов над равеннскими болотами, мухами и лягушками… Хотя многое делалось, чтобы исправить положение с заболачиванием: прокладывались новые каналы (например, Ламиза), а бывший «ров Августа», безнадежно заиленный, стал широкой сухопутной улицей, известной как Plateia Maior, Великая площадь (ныне – via de Roma, улица Рима, идущая мимо церкви Св. Аполлинария Нового и мрачной руины так называемого дворца Теодориха). Вообще схему городских каналов того времени можно представить так: основной канал Паденна шел через весь город почти по его середине практически параллельно «рву Августа», но с небольшим изгибом посередине. Не исключено, что Паденна – второй «рукав» «рва Августа». В середину этого изгиба входил прямой канал Ламона. Снаружи стен оба этих канала соединялись полукругом посредством рва Асконис. Немного выше Ламоны отходил второй полукруг, образуемый каналом Амнис (иначе – Ламона), шедший большей частью внутри укреплений, позади Золотых ворот, и впадавший в Паденну также еще внутри городских укреплений. Если мы представим, грубо говоря, букву «Р» перевернутой справа налево, то ее «палка» – это Паденна, а «кольцо» – два рва, Асконис и Амнис, только посередине их еще пересекает Ламона. Привязать эти данные к современной карте не очень легко, по крайней мере Паденна четко не прослеживается, за исключением ее изгиба, – сейчас на нем Народная площадь (piazza del Popolo). От нее отходит улица Св. Виталия (S. Vitale) – это как раз бывшая Ламона, потому что от нее по обе стороны на равном расстоянии находятся церковь Св. Евфимии (на месте древней базилики) и базилика Св. Виталия, некогда стоявшие на разных берегах Ламоны. Часть рва Ламиза, полагаю, можно проследить по улицам Рондинелли (Rondinelli), Св. Терезы (S. Teresa), мимо собора, сменившего базилику Урсиана, далее по улицам Гвидарелли (Guidarelli) и Эрколана (Ercolana).

Насчет городских каналов есть интересное свидетельство, правда, чуть более позднее, но есть смысл привести его здесь и сейчас. Сидоний Аполлинарий (ок. 430 – ок. 486 гг.), посетивший Равенну в 467 г. по пути в Рим, поделился своими далеко не благоприятными впечатлениями в довольно язвительных письмах: читателю предлагаются два фрагмента (пер. с англ. – Е.С.). В письме своему другу Геронию (Герению), уроженцу Лиона, поэту, интересовавшемуся историей и географией, он описал систему каналов, их состояние, и заодно отметил, что в городе хоть и есть вода, но она не пригодна для питья: «Мы достигли Равенны, свернув вправо. Здесь Цезарева дорога пролегает между старым городом и новой гаванью; едва кто может сказать, соединяет она их или разделяет. Более того, один рукав Падуса идет через этот двойной город, а другой – огибает его; ибо река отведена со своего основного русла искусственно посредством городских набережных, и вдоль основного течения отходит еще множество боковых каналов, отводящих из него все больше и больше воды. Итог такового разделения в том, что вода, окружая укрепления, осуществляет их защиту, а та, что течет внутри города, служит коммерции. В целом положение благоприятно для торговли, и в частности мы видели большое количество припасов, завозимых внутрь. Беда в том, что, с одной стороны, соленые морские приливы подступают к воротам; с другой – движение судов поднимает в каналах мерзкий осадок, либо же медленный поток загрязняется шестами лодочников, ворошащими ил на дне; в результате, хотя вода везде вокруг нас, мы не можем утолить нашу жажду; нет ни акведука в сохранности, ни цистерны для фильтрации, ни бьющих источников, ни незагрязненного колодца».

Видимо, пребывание в городе на болотах весьма его «достало», поэтому он оставил еще и такое сатирическое описание Равенны в письме своему другу Кандидиану: «И ты пишешь мне такой вздор, уроженец Чезены, которая больше похожа на печь, чем на город? Ты прекрасно выказал свое собственное отношение к привлекательности и разлюбезности родной земли, покинув ее, хотя в твоем более счастливом существовании, какое представляет ссылка в Равенну, твои уши пронзаются [писком] комаров с Падуса, а стрекочущая компания твоих сограждан-лягушек прыгает вокруг тебя с каждой стороны. В этих болотистых землях законы природы буквально перевернуты: стены падают, а вода стоит; башни тонут, а корабли сидят на мели; больные гуляют, пока доктора лежат в постелях; бани замерзают, в то время как дома жгут; живые испытывают жажду, в то время как погребенные мертвецы плавают; воры бодрствуют, пока власти спят; духовенство ссужает деньги, в то время как сирийские купцы поют псалмы; купцы воюют, пока воины торгуют; старики привержены к игре в мяч, а молодые – в кости; евнухи – к оружию, а войска федератов – к образованности. Приглядись внимательнее к природе того города, где ты обосновался, устроив очаг и дом, города, у которого