Думская оппозиция действительно готовилась к походу против военного министра. Кадеты поставили перед собой задачу борьбы за смещение

В. А. Сухомлинова еще 2 (15) декабря 1914 г.80, но выступать с одними слухами было невозможно. Между тем материалы для «выступлений», правда поначалу только против военного министра, готовила Ставка с его же собственной санкции. Рассчитывать на то, что либералы сумеют справиться сами, в Барановичах не могли. 27 января (9 февраля) 1915 г. открылась сессия Думы, инициатором созыва которой выступил А. В. Кривошеин, поддержанный Ставкой81. 26 июля (6 августа) 1914 г. заседания обеих палат были временно прекращены указом Правительствующему сенату от 24 июля (4 августа), в котором, кстати, было сказано: «…назначить срок их возобновления не позднее 1 февраля 1915 г., в зависимости от чрезвычайных обстоятельств»82. Эти обстоятельства на фронте, да и в тылу, еще никак не проявили себя, но кадеты недвусмысленно намекали на то, что затяжка созыва вызовет негативную реакцию в обществе, и настаивали на проведении бюджетной сессии. А. В. Кривошеин рассчитывал на повторение эффекта (несколько преувеличенного) «исторического заседания» 26 июля (6 августа), продемонстрировавшего объединение политических партий, хотя кадеты и считали, что предупреждали о появлении в этом единстве трещин83.

11 (24) января 1915 г. император подписал указы о созыве Думы и Государственного совета84. Через четыре дня они были опубликованы, и положительная реакция общества в целом казалась единодушной, хотя с самого начала было ясно, что сессия будет кратковременной (она продолжалась всего три дня). «Раздавались голоса, – гласила передовица «Русских ведомостей» от 15 (28) января, – что представительные учреждения могут функционировать только в мирное время, что во время войны они вносят только смуту в умы общества неуместной критикой. Этим голосам не вняли; и это к счастью, ибо могли получиться как раз иные результаты: представительные учреждения устранены, – значит, боятся критики, есть нечто, что может вызвать отрицательное отношение. И вот – почва для недоверия, опасений и всяких темных тревожных слухов»85.

Тем не менее сам созыв Думы еще никак не снимал наметившихся между властью и либеральной оппозицией противоречий. На совещании думцев с представителями правительства, прошедшем 25 января (7 февраля) 1915 г., П. Н. Милюков потребовал амнистии, отставки министра внутренних дел Н. А. Маклакова (позиция которого в отношении установления контроля над тратами казенных средств в Земском и Городском союзах вызывала острейшую неприязнь у земцев), ограничения военной цензуры. Присутствовавший на совещании министр воздержался от обязательств, фактически предложив лидеру кадетов обсудить претензии публично, в Думе86.

Хотя во время сессии либеральная оппозиция не особо стремилась проявить их, однако она достаточно ясно дала понять, что смотрит на июль – август 1914 г. как на безусловно пройденный этап. «Говорилось, – сообщали «Русские ведомости» 27 января (9 февраля) 1915 г., – что сегодняшнее заседание Думы должно быть повторением или непосредственным продолжением исторического заседания 26 июля. Нет, этого не должно быть, да и не может быть: история не повторяется, и нежелательно повторение того, что было прекрасным, естественным, благородным выражением великого, всенародного патриотического порыва в первую минуту негодования на дерзостный вызов врага, а теперь стало бы холодным, рассудочным, построенным на расчетах дипломатическим актом, который никому не нужен и не полезен, потому что в нем не было бы главного: не слышалось бы биения страны»87.

Оно, очевидно, проявилось в том, что депутаты не скупились на похвалы в адрес армии, народов России, союзников и главковерха, но воздержались от приветствий в адрес власти. Одним из главных героев первого дня стал Николай Николаевич (младший). «Ведомая к победе искусным, стойким и отважным Верховным главнокомандующим, стяжавшим себе безграничное народное доверие и народную любовь, – заявил в своей речи при открытии сессии М. В. Родзянко, – наша дружная военная семья, от генерала до солдата, выносит бодро на своих плечах все тяжести войны, поражая мир примерами беззаветного мужества, терпения и выносливости»88. Эти слова неоднократно прерывались аплодисментами. Немедленно было принято решение отправить великому князю приветственную телеграмму, а через день из Барановичей был получен и торжественно встречен его ответ89. Думцы не посмели выступить против правительства. Выступления И. Л. Горемыкина и С. Д. Сазонова были приняты благоприятно и не вызвали критики в ответ90. Оппозиционность продемонстрировали только осудившие войну представители социалистов (Н. С. Чхеидзе и А. Ф. Керенский)91.

Что касается П. Н. Милюкова, то он в публичном выступлении, естественно, воздержался от оглашения планов своей партии относительно В. А. Сухомлинова и Н. А. Маклакова, как и от сомнений о сохранении политического единения, провозглашенного в начале войны: «Шесть месяцев назад мы дали нашим воинам обет свято хранить, как зеницу ока, как величайшее национальное сокровище, духовное единство страны, залог нашей моральной силы и грядущих побед. Мы этот обет исполнили»92. Позже, на расширенном совещании ЦК кадетской партии, прошедшем 22–23 февраля, ее лидер сформулировал результаты сессии следующим образом: «Правительство осталось тем же, чем было… Оно плохо… Мы от него ничего не ждем и не ведем поэтому с ним переговоров»93. Но для того чтобы критиковать даже плохое правительство и реализовывать собственные проекты в отношении его отдельных, наиболее неприемлемых для Думы членов, необходимы были основания. Они как раз и создавались в это время «делом Мясоедова».

Система рассуждений русской контрразведки относительно обвиняемого оказалась на удивление простой. «Так как в его рапорте, – вспоминал один из ее руководителей, – имелись данные относительно расквартирования германских западных частей в Восточной Пруссии, а также сведения об укреплении расположенных там виадуков и мостов, что вполне соответствовало действительности, то не было оснований не верить и показаниям поручика К. относительно Мясоедова как работавшего в пользу Германии шпиона»94. Разумеется, сразу же вспомнили и о довоенном скандале, когда

С. Н. Мясоедова уже обвиняли в «шпионстве», теперь, как оказалось, это был шпионаж, да еще с довоенным стажем! В какой-то момент В. А. Сухомлинов почувствовал, что дело начинает развиваться в нежелательном для него направлении, и попытался отвести от себя угрозу, перенаправив ее в сторону своего главного, как он думал, врага. 4 (17) марта он писал Н. Н. Янушкевичу: «Злополучный наш Петроград в последнее время переполнен массою таких слухов и сплетен, что уши вянут. В этот столично-провинциальный огонь подлили масла мясоедовским арестом. Какие на этом фоне вышивают узоры, нет возможности передать. На всякий случай посылаю Вам справку, составленную главным военным прокурором, касающуюся инцидента с Гучковым. По ней выходит, что если своевременно негодяя этого не разъяснили, то виноват А. И. Гучков»95. Конечно, эта попытка В. А. Сухомлинова наивна: возможности переиграть лидера октябристов у него уже не было, но в том, что С. Н. Мясоедов является шпионом со стажем, он уже не сомневался.

Доказательств не было, да и не могло быть, если, конечно, не считать «разоблачений» 1912 г. Один из руководителей германской разведки полковник Вальтер Николаи высоко оценивал работу русских разведчиков и контрразведчиков в довоенный период. Он отмечал, что осужденный офицер никогда не оказывал услуг Германии, скорее наоборот, во время службы на границе он доставил ей немало хлопот: «Жандармский полковник Мясоедов в Вержболове был одним из лучших ее (русской службы. – А. О.) представителей. Вынесенный ему во время войны смертный приговор за измену в пользу Германии совершенно непонятен»96. Военный следователь В. Г Орлов позже признавался (конечно же, только в частных беседах), «что следствие вел не без пристрастия, «под давлением», и что абсолютной уверенности в измене Мясоедова у него не было»97.