Конечно, принадлежность охранки и контрразведки к различным вариантам показаний Я. П. Кулаковского на этих допросах является всего лишь версией и не может иметь документального подтверждения, однако безусловным фактом является то, что дело С. Н. Мясоедова было «заквашено» в Петрограде, а «испечено» в Варшаве с санкции Верховного главнокомандующего и с подачи штаба Северо-Западного фронта, которым столичная «закваска» пришлась как нельзя кстати. В русской Ставке не было особенным секретом то, что «дело Мясоедова» было организовано при сильнейшем давлении на суд со стороны великого князя и генерала А. А. Поливанова для того, чтобы снять В. А. Сухомлинова с его поста56. Ставка получила информацию об этом деле 14 (27) января 1915 г., и она была переправлена в штаб Н. В. Рузского57. Исполнителем высочайшей воли главковерха был полковник Н. С. Батюшин, возглавлявший контрразведывательное отделение штаба Северо-Западного фронта58. Впрочем, он не был главным действующим лицом в этой скверной игре. «Дело Мясоедова, – отмечал 25 февраля 1916 г. в своем дневнике М. К. Лемке, – поднято и ведено главным образом благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, помогал Батюшин»59.

Многим в штабе Северо-Западного фронта смысл начатой игры был совершенно очевиден. По мнению генерала В. А. Орановского, изложенному после войны А. П. фон Будбергом, «создание и раздутие всей мясоедовской истории было определенным актом тайной ожесточенной борьбы Ставки и Сухомлинова. Ударяя по М., били главным образом по его покровителю и хозяину Сухомлинову»60. Трудно с полной уверенностью утверждать, кому в штабе фронта первому пришла мысль о возможности энергично развить дело в отношении С. Н. Мясоедова, но, скорее всего, это все же был М. Д. Бонч-Бруевич. Сам он в своих мемуарах также с гордостью отмечал, что «сыграл довольно решающую роль» в деле, за что позже стал объектом травли немцев, «засевших» в русских штабах. Естественно, это были неразоблаченные предатели и шпионы61. Но самое главное – это даже не свидетельство генерала. Подобного рода поведение для него было довольно типичным. В бытность свою сотрудником В. А. Сухомлинова он уже «разоблачил» один кружок «опасных заговорщиков» – младотурок. Теперь, в 1915 г., М. Д. Бонч-Бруевич прорывался уже в совсем иную группировку, и достичь доверия главы враждебного клана ему, судя по всему, было трудно. Ведь, по его словам, Николай Николаевич был непростым начальником: «Наследственная жестокость и равнодушие к людям соединялись в нем с грубостью и невоздержанностью»62.

Хорошо зная о неприязни главковерха к В. А. Сухомлинову, М. Д. Бонч-Бруевич распорядился установить за С. Н. Мясоедовым негласное наблюдение63. Когда в штаб 10-й армии пришла эта телеграмма, она вызвала недоумение именно потому, что установленное ранее наблюдение было безрезультатным64. Тем не менее шофером к С. Н. Мясоедову был приставлен сотрудник контрразведки65. Полученные данные сразу же насторожили М. Д. Бонч-Бруевича: как выяснилось, С. Н. Мясоедов разъезжал по частям (!), ночевал в немецких мызах (!), мародерствовал (?). Следует отметить, что генерал-квартирмейстер штаба фронта в своих действиях проявил определенную изобретательность и логику. Во-первых, по его мнению, С. Н. Мясоедов прибыл в штаб фронта с рекомендательным письмом от В. А. Сухомлинова (бдительный М. Д. Бонч-Бруевич, естественно, сразу же предложил Н. В. Рузскому отослать подозрительного офицера назад, но главком Северо-Западного фронта не решился)66. Во-вторых, должность С. Н. Мясоедова была незначительной (по сравнению с Ф. В. Сиверсом и

А. П. фон Будбергом), назначение на нее не входило в обязанности штаба фронта или Ставки. Кроме того, предвоенный скандал, связанный с именем этого офицера, позволял надеяться на то, что его обвинение будет полностью поддержано либералами.

15 (28) февраля Я. П. Кулаковский был допрошен уже в Ставке, где его рассказы восприняли весьма серьезно67. 18 февраля (3 марта) 1915 г. С. Н. Мясоедов был арестован в Ковно после возвращения из поездки к передовым позициям (которую он совершил по долгу службы и с санкции командования) и вскоре осужден по обвинению в государственной измене, шпионаже и мародерстве68. Формально арест санкционировал Н. В. Рузский. Арестованный, естественно, не понимал причин случившегося и поэтому направил матери открытку с просьбой обратиться к главнокомандующему армиями фронта, чтобы он спешно рассмотрел его дело69. Судя по всему, С. Н. Мясоедов, наученный еще предвоенным горьким опытом, с самого начала почувствовал, что вновь стал жертвой политической интриги, и не ошибся, но арестованному и в голову не могло прийти, что к Н. В. Рузскому обращаться бесполезно. По рассказам проводивших арест офицеров, узнав о своем задержании, он воскликнул: «А, это, наверное, опять Гучков!»70. Казалось бы, офицер мог рассчитывать на быстрое восстановление своей репутации – у обвинения не было решительно никаких доказательств. В частности, при обыске никаких уличающих в предательстве документов не нашли. Впрочем, они с самого начала и не были нужны71. В самом деле, зачем, если, по мнению М. Д. Бонч-Бруевича, С. Н. Мясоедов был пайщиком фирм, созданных на немецкие деньги, в том числе и «Восточно-азиатского пароходного общества»72.

Так, судя по всему, было творчески преображено «Русское Северо-Западное пароходство», в основании которого участвовали весьма подозрительные еще в 1912 г. евреи и, безусловно, подозрительные в 1915 г. немцы. То, что и те, и другие были русскими подданными, естественно, не снимало с них подозрений, а то, что это общество имело дела исключительно с британской пароходной компанией «Гунардлайн», во внимание не принималось73. Бдительный М. Д. Бонч-Бруевич, будучи выходцем из Киевского военного округа, не мог не знать и истории с Альтшиллером. Интересно, что по мнению М. Д. Бонч-Бруевича, именно в 1915 г. выяснилось, что очень подозрительный выходец из Австрии Альтшиллер был шпионом, правда, не австрийским, а немецким74. В ночь на 19 февраля (4 марта) чинами охранного отделения были проведены обыски почти у нескольких сотен лиц в Петрограде, Одессе, Ковно, Вильне, Либаве – не только у родни и знакомых С. Н. Мясоедова, но и у знакомых его знакомых. Они также не дали ничего предосудительного75. Странно, но уже на следующий день информация об этих действиях контрразведки попала в прессу76.

С. Н. Мясоедов мог рассчитывать лишь на поддержку военного министра, но тот вовсе не собирался защищать своего бывшего подчиненного. Через начальника штаба главковерха В. А. Сухомлинов был в целом посвящен в ход дела. 20 февраля (5 марта) Н. Н. Янушкевич писал ему: «Глубоко признателен за доверие и согласие по военной агентуре. Мясоедов арестован в Ковне. Перевезен по приказанию Рузского в Александровскую цитадель Варшавы»77. Почти в то же самое время, то есть немедленно после ареста подозреваемого, М. Д. Бонч-Бруевич вместе с Н. С. Батюшиным подготовили записку в Ставку, в которой говорилось о существовании «центров круга» германского шпионажа с резидентами в разных городах России. Доказательств не было, но зато были фамилии С. Н. Мясоедова и его знакомых и бывших партнеров по довоенному еще предпринимательству78. Как это ни странно, В. А. Сухомлинова тогда это совсем не беспокоило – он опасался козней думской оппозиции. 28 февраля (13 марта) министр счел

необходимым предупредить начальника штаба главковерха: «Вообще, помяните мое слово, гг. Гучковы после войны наделают нам немало хлопот: все собирают какие-то материалы для «выступлений»79.