Положение австрийцев в то самое время, когда они пытались получить помощь от своего союзника, ухудшалось с каждым днем. Войска испытывали нужду практически во всем, но прежде всего сказывался недостаток в боеприпасах, значительные запасы которых были оставлены во время отступления из Галиции. Весьма тяжелым было положение и русской армии. К 8 января она приостановила свое продвижение в Карпатах на 10 дней, для того чтобы войска получили возможность отдохнуть и привести в порядок тылы. Этим же были заняты и австрийцы, ожидавшие подхода переброшенного с Балкан 19-го корпуса. Запланированное контрнаступление должно было начаться 20 января и привести к очищению от русских войск перевалов в Карпатах16.

Планы австрийского Генштаба энергично поддерживал П. фон Гинденбург. 7 января он изложил свои мысли следующим образом: «При хорошем командовании и спаянности войск можно будет отбросить русских за Сан и освободить Перемышль. Это приведет к отступлению стоящих против нас русских. Новых успехов ожидать не приходится, так как отступлением за Сан Россия проиграла бы кампанию. Дать утвердительный ответ на вопрос – выдержит ли австро-венгерская армия до конца, конечно, нельзя. Несмотря на это, предложенная операция является единственной возможностью добиться на Восточном театре военных действий с имеющимися силами быстрого успеха; во всяком случае, это тоже потребует немало времени»17.

Реализовать свои замыслы Ф. Конраду фон Гётцендорфу так и не удалось, хотя небольшую помощь от союзников он все же получил. Вновь созданная Южная армия генерала А. фон Линзингена имела в своем составе пять пехотных и две кавалерийские дивизии, из которых 2,75 немецкой пехотной и одна кавалерийская. Из 45 700 солдат и офицеров армии 19 645 были германцами18. 23 января 1915 г., закончив сосредоточение, А. фон Линзинген перешел в наступление в Карпатах, в котором также участвовала 3-я армия генерала С. Бороевича фон Бойны и армейская группа К. фон Пфлянцер-Балтина. Их первой задачей стало возвращение контроля над перевалом Ужок, утраченного 1 января 1915 г., и уже 26 января, после трех дней боев, 3-я армия вернула перевал. На этом, собственно, успехи наступавших были исчерпаны, несмотря на попытки перейти в наступление всеми имевшимися здесь силами19. 25–26 января навстречу им двинулась 8-я русская армия. Вначале ее потрепанные и растянутые по фронту корпуса несли большие потери. А. А. Брусилов запаниковал и сразу же затребовал инструкций у М. В. Алексеева, но вскоре кризис был преодолен20.

3-я австро-венгерская армия, начав наступление со 135 тыс. человек и получив в ходе боев 30 тыс. пополнения, к 5 февраля потеряла 89 тыс. человек. Некоторые ее соединения сократились на 90 %. Армия больше не могла наступать21. 17 февраля в наступление перешла 2-я армия генерала Э. фон Бем-Ермоли, которая действовала в районе Мезо – Лаборча и стремилась поставить под контроль обе стороны железной дороги Гуменное – Перемышль. Это была последняя попытка Ф. Конрада фон Гётцендорфа прийти на помощь Г Кусманеку. Франц-Иосиф требовал деблокировать осажденную крепость, и Э. фон Бем-Ермоли вынужден был принять к исполнению предложенный ему план действий, который сводился к фронтальным атакам22. В горах шли чрезвычайно тяжелые бои, в которых инициатива в Карпатах медленно стала переходить к русским войскам, а плохо снабжавшиеся австрийские части теряли сотни бойцов в день от голода и холода. Ударная группа армии Э. фон Бем-Ермоли за неделю боев сократилась с 50 до 10 тыс.

человек23.

Общие потери австрийцев во время «зимней войны» в Карпатах составили, по официальным данным, 800 тыс. человек. Надежды на повторение германских достижений на Мазурах не осуществились. Бои в Карпатах были демонстрацией того, насколько сильно различались возможности и планы Ф. Конрада фон Гётцендорфа24. Только в Буковине успех сопутствовал противнику. Группа К. фон Пфлянцер-Балтина, воспользовавшись немногочисленностью русских войск на этом участке фронта, нанесла исключительно мощный и удачный удар. 16 февраля австрийцы заняли Коломыю, 17 февраля – Черновцы, 20 февраля – Станиславов25. «Нашему австрийскому союзнику не удалось столь же успешно осуществить свои планы, – вспоминал М. Гофман о ситуации, сложившейся после германского зимнего наступления в Восточной Пруссии. – Попытка освободить Перемышль сразу рухнула, лишь только русские перешли в контрнаступление. Тем самым судьба Перемышля была решена»26.

События, происходившие на фронте, не вызывали в России мобилизующего внутреннего чувства опасности. Для ее столиц война по-прежнему была отдаленной. В Петрограде, в отличие от Парижа, не были слышны германские орудия, Москву не бомбили цеппелины, как Лондон. Угроза не была столь реальной, как во Франции и Англии, так что армия и тыл не жили единой жизнью: «Жизненные центры оставались отделенными огромными пространствами от биения боевого пульса, от крови, пожарищ, от зовущего к мщению зрелища опустошения вчера еще цветущих округов, от всех потрясающих впечатлений немецкой войны на истребление»1. Чувство опасности отсутствовало не только среди «калуцких», но и у «витий», а чувство безопасности развращало их. В не меньшей мере отрицательно безопасность действовала и на высшее военное руководство, искавшее после разгрома армии Ф. В. Сиверса козлов отпущения. Великий князь больше не хотел брать на себя ответственность за поражение в Восточной Пруссии, как это он сделал после катастрофы армии А. В. Самсонова и поражения П. К. Ренненкампфа в начале войны.

М. Д. Бонч-Бруевич как генерал-квартирмейстер штаба Северо-Западного фронта прекрасно понимал, что и почему случилось с 10-й армией и 20-м корпусом. Влияние этого генерала на все более слабевшего больного Н. В. Рузского было весьма велико. Среди подчиненных в штабе он имел репутацию человека упорного, упрямого и волевого2. Весьма двусмысленные качества его характера, судя по всему, также остались при нем. Болезни главнокомандующего, по его мнению, часто носили «дипломатический характер», и М. Д. Бонч-Бруевич никак не мог понять, действительно ли болел Н. В. Рузский. Для всех остальных это не подлежало сомнению3, но генерал-квартирмейстер фронта понял другое, ведь его не без оснований называли «великим визирем» фронтового штаба. Между тем идея наступления 10-й и 12-й армий фактически принадлежала ему, и он отнюдь не собирался теперь нести за нее ответственность, тем более что следствием по делу гибели 20-го корпуса формально руководил все тот же Н. В. Рузский4.

В сложившейся обстановке это означало, что реально возглавлял и направлял следствие именно М. Д. Бонч-Бруевич. Никогда не страдая, по его позднейшему признанию, шпиономанией, он сразу же после вступления в должность уяснил, что необходимо активно бороться со шпионами. Теперь наступало время для проявления этих убеждений5. Поражение 10-й армии взволновало общество: практически сразу же в тылу поползли самые разнообразные слухи, в том числе и о вездесущих шпионах. Немецкие фамилии Ф. В. Сиверса и А. П. фон Будберга также сразу вызвали у многих подозрение. «Общественное мнение требовало наказания «шпионов», – вспоминал старший адъютант штаба Ковенской крепости подполковник Б. И. Бучинский, – и если их не могли найти, то надо было выдумать»6. Обществу, ожидавшему в августе 1914 г. победоносного окончания войны до Рождества, необходимо было дать объяснения.