И потянулись унылые дни чередой. Пескарь долго болел, потом выздоровел, стал потихоньку выплывать из родительского дома, и хоть и был задумчивым, грустным и безучастным ко всему (то есть полная противоположность прежнему рубахе-парню, к тому же сторонился теперь всех компаний), но жил и хотел жить.

А щуку с тех пор он не видел. Стороной доходили до него слухи, что она всегда одна: грустная, потерянная, несчастная, одинокая щука. А вскоре она и вовсе исчезла из тех мест. То ли уплыла куда-то, то ли рыбаки заловили в свои хитроумные сети. Так и пошли дни. Остался пескарь один. Родители умерли, родня расплылась в разные стороны, и как-то незаметно опустел отчий дом. Вот в нем-то и старился наш пескарь. По возрасту и болезням он теперь редко выплывал из норки, ему привычнее и удобнее было сидеть дома, так что постепенно и как-то незаметно он и вообще перестал покидать жилье. Сидел в норке, смотрел на мир вокруг, порой грустил, особенно, когда перед его норкой резвилась беззаботная молодежь.

В такие минуты он тяжело вздыхал и думал, что вот живут же как-то другие. Вон рыба-пила плывет, и вся заводь знает, как она день и ночь пилит мужа; вон на дне морской еж притаился, не только чужих, но и свою вторую половину чуть что – сразу уколет; а эта ядовитая каракатица своего супруга и вовсе едва не отравила, каждый день ему яд впрыскивала, если он поперек ей что-то скажет, за всю их совместную жизнь этого яда столько набралось, что однажды беднягу еле откачали. Про скорпиона или электрического ската и вовсе говорить нечего – их супругам вся заводь сочувствует. Но живут же все как-то и детишек растят? Может, и он бы изловчился, приспособился, может, и не ела бы его жена поедом, а если бы ела, то все-таки самую малость, любя. Глядишь, и у него в жизни что-то бы состоялось, и его бы детки вот так сейчас перед родной норкой в догонялки играли, юркие и шустрые, все в него и в мать.

Щук он за свою жизнь так никогда больше и не видел. Да и видел ли вообще когда-нибудь эту страшность – щуку, он и сам уже толком не знал. Жил он долго, пожалуй, даже очень долго или, скорей всего, так долго, что совсем почти забыл, что было в его прошлом. А, кстати, было ли у него прошлое? Теперь он уже и сам об этом не знал. Иногда в его памяти всплывал молодой, забытый образ юной рыбешки, но кто это была и была ли в действительности или все ему приснилось в долгие, тягостные, одинокие ночи, кто ему мог это объяснить? Он был один на свете, и уже никого не осталось из тех, кто еще помнил что-то из его жизни. Так он и жил, ел мало, спал мало. Без желаний, без страданий, без напряжения и опасности текли его дни.

И жизнь его была долгой-долгой, но, скажите, кому это было нужно? А то, что он почти повторил судьбу премудрого пескаря из сказок Салтыкова-Щедрина, сам того не ведая, он так никогда и не узнал.

В одной семье были две сестрицы и такие красавицы писаные – глаз не отвести. Как две капли воды похожи одна на другую, с двух шагов не отличишь, и нельзя сказать, которая красивее и лучше – близнята девушки были. Росли в любви друг к другу и такой сильной привязанности, что одна без другой и секунды прожить не могла. Все было в семье ладно да складно, и вдруг Даша (а сестриц звали Даша и Маша) сильно заболела. И чем дальше, тем больше недуг ее одолевал, скрутило девушку так, что сразу было понятно – не выжить ей. Маша чуть с ума не сошла. От постели сестры не отходит, каждое движение ее предупреждает, сколько врачей перебывало – ничего не помогает, видать, конец девушке пришел. Все были подняты на ноги, все было испробовано, но все впустую.

И вдруг приходит к ним старушка седая и сгорбленная. Отозвала она Машу и шепчет ей на ушко:

– Сестру твою спасти можно, берусь я за такое, но и ты мне помочь должна.

Маша от счастья даже расплакалась:

– Говори, бабушка, я все выполню.

– Не решай сгоряча. Подумай. За ее выздоровление ты ей свое обличье отдать должна.

Девушка непонимающе смотрела на старушку.

– Как это свое обличье, а я как буду?

– Ты-то? Да выбирай любое из животных, его обличье твоим и будет.

Задумалась девушка глубоко, а Даша по постели мечется, вот-вот конец ей.

– Хорошо, – говорит Маша, а у самой слезы из глаз льются, – для любимой сестры жизни не пожалею, сама же хочу быть кошечкой.

– Будь по-твоему, – вздохнула старушка, – быть тебе кошечкой до тех пор, пока кто-то тоже не совершит подвиг во имя любви к тебе.

Попросила она два тазика: один с водой, а другой пустой, и в пустой тазик Машу поставила. Окатила ее водой и из того тазика, где Маша стояла, воду вылила на Дашу, пошептав что-то. На Машу тоже чем-то из ковшика, который принесла с собой, плеснула. Даша глаза открыла, белокожая, розовощекая, кровь с молоком, болезни как не бывало. Глядь, а у постели кошечка сидит, до того хорошенькая, что глаз не отведешь, рука так и тянется погладить, а сестрицы-то нет, только глаза у кошечки такие знакомые и родные, что Даша вмиг все поняла. Залилась она слезами горючими, кошечку на руки взяла и давай целовать да миловать. С тех пор, куда она ни шла, кошечку с рук не спускала и спала с ней всегда.

Прошло время, все как-то уладилось, свыклось, утряслось, хотя нет-нет Даша в слезы и пустится. Глядь-поглядь, и у кошечки глаза на мокром месте. Но такое редко бывало, берегла Даша сестру от грусти и печали, веселила, баловала, холила и нежила.

Вот как-то пошла девушка со своей кошечкой в поле погулять. Вдруг откуда ни возьмись свора гончих окружила Дашу и давай на нее прыгать, чтобы вырвать кошечку из рук. Кошечка даже на голову сестры забралась от собак подальше, спину дугой выгнула, шипит на них. Даша палку схватила и той палкой собак давай охаживать, а им все нипочем, так и норовят кошечку ухватить. Известное дело, кошка с собакой в ненависти лютой пребывают.

Пропадать бы Дашиной сестрице, если б хозяин не появился и не отогнал собак от девушки. Хозяин был молодой, черноволосый да чернобровый, красавец из себя, статный, широкоплечий, с какой стороны ни взгляни – не посрамит себя. Отогнал он свору, извинился и говорит, что собрался на охоту, собаки притравлены, вот и бросаются как безумные, но то в них порода говорит. Вот дог у него дома, тот совсем другого воспитания, а это гончие, что с них взять? Говорит он с девушкой, а сам глаз с нее не сводит. Смутилась Даша, понравился ей молодой человек, сердце так и упало куда-то, а потом вдруг так сильно забилось, что девушка аж за него рукой схватилась. Стоят оба красные как раки, и расстаться невозможно, и говорить не о чем.

– Хотите, я вам завтра своего дога покажу, – ухватился молодой человек за спасительную мысль – вот посмотрите, он совсем другой, не такой, как эта свора.

– Хочу, – потупила глаза Даша, – я вообще-то люблю собак.

– Но кошек больше, – засмеялся молодой человек. Даша на это ничего ему не ответила, лишь прижала свою Машу к себе.

На другой день молодой человек пришел снова, но уже с догом, как и обещал. Дог спокойно обнюхал кошечку и побежал рядом с хозяином. Так они и гуляли вчетвером до самого вечера, пока солнце не зашло за горизонт. Договорились встретиться завтра снова, так у них и пошло: молодые люди гуляют, а кошка с собакой возле них крутятся. И все бы хорошо, но стала замечать Даша, что Маше очень понравился молодой человек. Она ластилась к нему даже больше, чем к сестре. Ее мурлыканье было так музыкально, что, казалось, кто-то тихонько выводит чудесную мелодию и мелодия эта о любви.