И вовсе не потому, что Тамила говорила глупости – хотя глупости она тоже говорила. Просто от своей любви к тишине Таня не смогла избавиться, даже превратившись в жительницу восьмимиллионного балтийского мегаполиса.

Впрочем, по мере приближения последних вступительных экзаменов Тамила навещала ее все реже. Ей приходилось сгонять жир, подтягивать теорию и готовить сольную вариацию из третьего, «черного» акта «Лебединого озера». Для итогового просмотра.

«Если бы ты знала, Танька, какой это ужас! Там трюк на трюке! Три тура с пятой, нога открывается, тур в аттитюд, потом фуэте и две быстрых диагонали!..» – жаловалась Тамила. Таня гладила ее по русым волосам, утешала, а через пять минут будущая звезда балета уже убегала, чтобы вновь появиться только в следующий вторник.

Но заскучать без нее Таня не успела. К ней в комнату подселили основательную девушку по имени Люба. Она тоже поступала – на педагогическое отделение филфака.

Поначалу Таня немного расстроилась – ведь она привыкла считать комнату едва ли не своей собственностью. Но вскоре привыкла.

Как выяснилось, присутствие Любы несло с собой множество неоспоримых плюсов.

Люба отлично готовила и делала это с удовольствием. Лентяйка и белоручка Таня только и знала, что нахваливать кулинарные изыски новой подруги.

Но главное, Люба, отучившаяся в спецшколе с углубленным изучением языков, взялась безвозмездно подтянуть Таню по этим дисциплинам. И тем самым подготовить ее к завальным вопросам экзамена по «Культуре внеземных цивилизаций» – языку и литературе чужаков.

Именно благодаря Любе Таня КВЦ и сдала.

Ей попался билет с вопросом о брачных церемониях чоругов, ракообразных соседях Великорасы.

Надо же, какая удача! Буквально за завтраком они с Любой хихикали как раз над этой темой из обязательного экзаменационного списка!

Войдя в некое подобие медиумического транса, Таня начала вещать:

– После этого жених-чоруг подходит к первосвященнику и, глядя на свою жену, провозвещает:

Да будет сия самка принадлежать мне,

а через меня – и отцу моему любезному,

и брату моему старшему,

и брату моему среднему,

и брату моему младшему,

и общинникам, знающим труд,

и общинникам, знающим веру,

и общинникам, знающим оружие.

Да будет она принадлежать всем через меня.

И пусть свершится сие многократно!

– Достаточно, девушка, достаточно! – удовлетворенно хмыкнув, сказала молодая женщина-экзаменатор. – Давайте второй вопрос!

С другими экзаменами Тане тоже повезло, словно бы кто-то там, на небесах, задался целью всенепременно сделать из нее студентку.

Диктант она удачно списала у соседа, большеголового гения с Большого Мурома. А обе истории (Колонизации и России) вызубрила «на шесть» самостоятельно.

Не обошлось и без казусов.

На истории России благообразный профессор с бакенбардами во все щеки задал ей дополнительный вопрос по теме «Государственность и культура Советского Союза: быт, нравы, традиции».

– А знаете ли вы, товарищ Ланина, что такое самогоноварение?

– Чего-чего варение? – переспросила Таня, отчаянно хлопая ресницами.

– Самогоноварение. Вот вы сами мне сказали, что в начале правления Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева была начата кампания по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Верно?

– Н-ну… Сказала…

– Как известно, народным ответом на эту кампанию стал бурный рост самогоноварения. Это в любом учебнике написано.

– Ну… написано.

– Хорошо. Если вы не знаете, что такое самогоноварение, то тогда, может быть, вы знаете, что такое самогон?

– Какое-то лекарство? – робко предположила Таня. – Ну… люди начали варить это лекарство, чтобы им было легче бороться с… ну… пьянством и алкоголизмом? Чтобы организму было легче справляться с абстиненцией. Народные поверья, траволечение… Верно?

Вместо ответа профессор от души расхохотался, пробормотал «эх, молодо-зелено» и, к вящему удивлению Тани, написал напротив фамилии «Ланина» в экзаменационной ведомости «отлично».

Все складывалось как нельзя лучше, и согласно итоговой аттестации по вступительным экзаменам абитуриентка Татьяна Ланина набрала двадцать два балла из двадцати пяти возможных.

Для девочки с захолустной планеты Екатерина это было настоящим подвигом.

Еще неделю Таня ходила павой. Ведь многие коренные земляне прямо на ее изумленных глазах получали двойки, а тройки так вообще шли косяком!

У Тани даже появилось подозрение, что все дело в яйцах мафлингов. «Может, они и на мозг тоже действуют?»

Впрочем, вздорную эту мысль Таня, поразмыслив, прогнала. И правильно сделала.

– Молодчина, доченька! Умница! Вся в папу! – заявил Танин отец на сеансе дальней связи. – Мы тобой гордимся! Да что там мы! Вся школа тобой гордится. Вся, можно сказать, Екатерина!

– Ты только смотри там… Не очень-то заносись! – сказала мама, утирая краем клетчатого кухонного фартука слезу радости. И тотчас, уже изменившимся тоном закоренелого прагматика, добавила: – И пока учиться будешь, присматривай себе мужика хорошего. Обязательно с жилплощадью!

Брат Кирюха был краток, как счастье.

– Термояд! – сказал он. – Чистый термояд!

Впрочем, одной вещи Таня ни родителям, ни Кирюхе не сообщила. Чтобы пройти по конкурсу на археологическое отделение факультета Истории Внеземных Культур, достаточно было пятнадцати баллов.

Пять троек – и ты уже ксеноархеолог!

По иронии судьбы, вот уже восемь лет инопланетный истфак был аутсайдером Кенигсбергского государственного университета. А археологическое – аутсайдером среди четырех прочих отделений иноистфака.

Кому в двадцать седьмом веке, когда Великораса крепит оборону, чужаки вынашивают экспансионистские планы, а в самих Объединенных Нациях усиливаются центробежные тенденции, нужны какие-то ксеноархеологи?

Ну уж по крайней мере не армии.

Кстати, об армии.

Военных в Кенигсберге оказалось на удивление много.

Людьми в форме – серебристо-черной, сталисто-голубой, фисташковой – кишмя кишели окрестности морпорта. Фуражки, береты и пилотки покачивались у касс Музея Мирового Океана, военные азартно аплодировали с галерок Драматического театра, пили теплый бульон в кафетериях и вразвалочку расхаживали по Московскому проспекту.

Особенно много было кадетов. И неудивительно: одних военных академий в Кенигсберге имелось четыре штуки.

Их питомцы – коротко стриженные, молодые и нескладные – в свободное от учебы время слонялись по городу, дружно гоготали в пивных и пытались знакомиться со всем, что шевелится.