же проявила куда больше почтения к вождю. Она встала, отряхнула юбку, поправила передник, после чего отвесила поясной поклон.

– Не гневайся, отче, что явились без спросу. Нужда великая нас к тебе привела. Матушка моя хворает, надобно добыть ей лекарство. И хворь то не обычная, от нее только роса с медуничной поляны и поможет.

Вождь сдвинул брови и едва не оскалился, как медвежья харя, обрамляющая его лицо.

– Идите-ка вы отсюда подобру-поздорову. Мы в Медуницах чужакам не рады.

И не врал: чужаков здесь и правда не жаловали. Настолько не жаловали, что и жениться от века предпочитали на своих, знакомых. И уж не это ли привело к тому, что порода вырождалась – рост у местных был на добрую голову меньше, чем у черноборцев, подбородки тяжелее, брови ниже, а некоторые из детей, цепляющихся за материнские юбки, уродились с изъянами. Йага точно приметила двух кривеньких мальчишек.

Из Медуниц к ним с Зоркой за лекарствами не ходили. Из Медуниц предпочитали не уходить вовсе: ведь что там страшное может делаться за рекой? Йага с трудом проглотила ком в горле и молвила:

– Мы не чужаки вам. Дозволь доказать и войти в Медуницы гостями.

Вождь обернулся на своих, но те совета не дали. Зареченские же казались безобидными, только что очень уж непохожими на нормальных людей. У паренька имелся при себе нож, девка совсем безоружная. А что спаслись от водного стража, так свезло просто. Вождь махнул рукой:

– Доказывайте.

Ведьма широко улыбнулась и повернулась к Рьяну:

– Обратись.

Тот побледнел сильнее обычного, аж кровь от губ отлила.

– Что?

– Обратись, – повторила девка, продолжая улыбаться.

Рьян медленно поднялся. Ноги не слушались.

– Ты хочешь, чтобы я перекинулся? – тихо спросил он.

– Ну да! – Йага вцепилась в ворот его рубахи и горячо быстро заговорила: – Они тут зверью поклоняются, видишь шкуры? А всего больше медведю. Считают, что от его рода и пошли, потому из леса не выходят. Мне матушка сказывала, я сама к ним ни разу не ездила…

Рьян негнущимися пальцами отстранил ее руки.

– Так для того я был тебе тут нужен? Для того вела? Чтобы я по приказу зверем вокруг тебя бегал, как на ярмарке?!

Откуда взялась его бессильная ярость? И тоска в глазах, от которой ведьме самой взвыть захотелось?

– Ну я же… – Она растерянно взялась за рукоять колдовского ножа. – Вот же… Ты теперь, когда хочешь, можешь, и не больно совсем…

Рьян запрокинул голову, словно ожидая ответа на немой вопрос от неба. Но по небу растекалась багровая клякса заката, оно было немо.

– Когда хочу, – горько согласился Рьян. – И не больно.

Он вынул из-за пояса нож и вонзил в топкий берег. Отступил малость и принялся раздеваться под внимательными взглядами медувинчан. Не беспоко или его ни смешки девок, ни недовольное шипение мужиков. И даже румянец на щеках Йаги не порадовал. Он снял и аккуратно сложил рубаху, за нею сапоги и порты. И кувыркнулся через нож.

Вот и стал молодец зверем. Медведь сурово оглядел теснящихся вокруг людей и величаво двинулся к ведьме. Ткнулся носом в ее ладонь. Медведю, в отличие от Рьяна, лесовка нравилась.

Дальше случилось то, чему и следовало: вождь первым пал на колени перед проклятым:

– Прости, господине, не признал! Проходите, гостями дорогими будете!

Йага отжала край намокшего в реке передника и задумчиво протянула:

– Вот так просто? Страж речной не шибко нам радовался…

– Так то он нас от чужаков защищал! Тоже не признал, кто явился.

Ведьме подумалось, что рыбина, дай ей волю, утопила бы что медведя, что человека, что хозяйку леса. И вздрогнула, представив, как чудище потащило бы ее ко дну.

– Сами-то не боитесь такого соседства?

– А чего бояться? Страж нам защита, а не помеха! Да и не дураки мы к реке после заката соваться… Но вы проходите, проходите, гости дорогие! Господине, не откажи! И ты, и женка твоя!

Йага почесала густой мех на холке и хмыкнула:

– Слышал? Женка!

Медведь, конечно, слышал, но равнодушно встряхнулся. Ему все было едино, пока ведьма довольна.

Перекинувшись обратно, молодец остался молчалив и хмур.

– Рьян?

Йага вложила свою ладонь в его, хоть ожог и болезненно вспыхнул от касания, но рыжий резко дернул подбородком и вырвался. Ничего не говорил медувинчанам, каждый из которых постарался по дороге ему поклониться, а кто посмелее, так и за плечо тронуть. Дал вождю обмести невидимую смертным паршу, что могли они, по неразумению, принести из-за реки. Маленькая метелка из малиновых веток пробежалась вдоль хребта и обмахнула ступни. И безразлично позволил ввести себя под низкую крышу общинного дома, усадить под алтарем. На Йагу он не глядел.

Зато Йага, напротив, глядела только на него, забывая дивиться странному, слишком большому строению. В Черноборе селились малыми семьями в домишках на комнатушку-другую. Здесь же предпочитали не разделять род: занавесь делила общинный дом на мужскую и женскую половины, а все постройки, которые издали девка приняла за жилые, служили для хозяйственных нужд. Стол тоже был один на всех. Длинный и низкий, садились за него на пятки, а не на скамьи.

Женщины торопливо несли снедь, сготовленную для вечери. Расставляли тарелки, аккуратно, чашечкой вверх, раскладывали ложки.

Под алтарем стояло единственное высокое место для вождя. Ныне его уступили Рьяну. Северянин взошел по ступенькам и невозмутимо устроился, словно полжизни провел, презрительно взирая на простых людей, что вечеряли на высоте его колен.

Вождь налил из большого чана приторно пахнувшего питья и поднес прародителю:

– Не побрезгуй, господине!

Северянин чашу благосклонно принял, но пить не захотел, мало ли? Упер дном в бедро и продолжил сидеть. Однако же, пока не пригубил, медувинчане не осмеливались приступить к трапезе. Глядели на него выжидательно, да и здоровенный бородатый вождь будто уменьшился размерами и неловко переминался с ноги на ногу. Йага ждала, чтоб Рьян поймал ее взгляд. Она бы кивнула ему, подсказывая, что не отрава какая в чаше, а обычная медовуха. Но проклятый в ее одобрении не нуждался. Криво ухмыльнулся и отпил.

Вождь, звавшийся просто Медвежьим сыном, с благодарностью забрал плошку и позволил односельчанам взяться за еду. Йаге страсть как хотелось переговорить с Рьяном, расспросить, отчего он озлился, но ее усадили на женскую половину, а когда пыталась выйти из-за стола, шикали. Так что пришлось слушать жалобы медувинчанок. А жалоб у них имелось на любой вкус: у кого дитя грудь брать не желало, у кого меньшой братишка мучался кашлем, кто от молока животом страдал. Забот хватало.

– Так пошли б к Чернобору, спросили б лекаря, – не выдержала ведьма.

Женщины только что