class="p1">– Не удержалась, схватилась за проклятый прах… Вот, ожглась. Ты не бойся, это пройдет! Сейчас просто недосуг…

– Бояться? Вот еще! – фыркнул Рьян.

Фыркнуть-то фыркнул, но на предплечье у Йаги словно клещи сомкнулись.

– Болит небось?

– Не очень, – соврала девка.

Ну и подумаешь, что болит! Стерпится. В горле у проклятого зародился рык. Он подтащил ведьму к ближайшему пеньку и велел:

– Сядь.

– Некогда рассиживаться! Там матушка!

– Не помрет твоя ведьма!

Тут он, правду молвить, угадал. Заморить Зорку надо было еще постараться, иначе Йага вовсе не оставила бы ее под присмотром одного лишь домового. Но разве ж можно ее, хворую, заставлять ждать? Колдовка поднялась, но Рьян надавил ей на плечи. Потом еще раз и снова.

– Сядь! Иначе одна пойдешь! Вот и сиди.

Он прошелся из стороны в сторону, что-то выискивая в жухлой осенней траве, дважды наклонялся, срывал и совал за щеку. Наконец вернулся и сплюнул в пригоршню жеваную подорожную зелень. Показал знак, мол, дай руку, и Йага послушалась. О чудесных свойствах этой травки она, конечно, и сама знала. Знала также и о том, что она не лечит, а только унимает боль. Но объяснять это Рьяну не стала. Девка покорно ждала, пока северянин размажет кашицу по ожогам, опосля позволила ему оторвать тесьму от передника на перевязку. Но смотрела она все это время не на больные руки, а на него. Бледный, сосредоточенный. Золотые серьги подрагивали в ушах, между бровей залегла глубокая морщинка. И ожог на щеке навроде того, который она сама по глупости заработала, только вроде больше стал…

– Откуда знаешь про траву?

Рьян ухмыльнулся половиной рта, той, которую уродовал колдовской шрам. И сразу стало ясно, какую боль ему самому пришлось унимать чудесным снадобьем.

– Я, когда проклятье свое заработал, по лесам долго прятался. А метка огнем горела. Увидел, как зверье эту травку жует, ну и тоже… Полегчало?

– Полегчало, – кивнула девка и не стала уточнять, что не от лекарства даже, а от ледяных прикосновений.

Он погладил розовый шрам, который сам же невольно и оставил, когда впервые обратился в лесу, и помрачнел. Укус ведьма залечила тем же вечером и думать о нем забыла. А Рьян вот помнил.

– Так-то.

С этими словами рыжий поднес ее ладони к губам и поочередно поцеловал. А после округлил глаза, сам ошалев от содеянного.

– Это я… Случайно! – Гордый Рьян покраснел, как тот Иванька. – Мама в детстве так, если ссадина… Ну и я… Задумался…

Он дернулся вскочить, и стало ясно: выпусти – побежит до самого края бора, а то и дальше, спасаясь от мнимого позора. Потому Йага покрепче вцепилась в руки Рьяна.

– Добрая у тебя матушка, – спокойно и тихо проговорила она.

– Добрая… была.

Как так вышло, что пальцы зарылись в рыжие волосы, лесовка и сама не поняла. Разобрала давно нечесаные вихры, убрала за уши, любуясь блеском серег. А Рьян весь задеревенел.

– Верно, крепко тебя любила.

Рьян едва заметно шевельнул непослушными губами:

– Крепко…

Ожог лежал на его щеке мрачной тенью. Так и тянуло позвать солнышко, чтобы прогнать ее. Но одним лишь солнцем проклятье не истребишь…

– А что отец?

Краткий миг, когда казалось, что рыжий вот-вот признается в чем-то важном, минул.

– А отцу и без меня было кого любить, – жестко отрезал он и встал. – Ну, пойдем, что ли. Куда дальше?

Медуницы стояли по другую сторону леса. Пешком идти – замаешься. А уж если тщишься поспеть до заката, чтобы уже с первыми лучами утра собрать волшебную росу…

– Туда, – мотнула ведьма головой. – Но мы не своими ногами пойдем.

– А чьими же? Лошади-то меня не шибко любят.

– И не лошадиными, – лукаво улыбнулась Йага.

Встала, повернулась к чаще и залихватски свистнула в два пальца. Сначала стало тихо. Оно по осени в лесу и без того нешумно, но тут будто листва шуршать перестала, а ветер не решался тревожить голые ветви. И когда стало совсем уже невмоготу ждать, раздался треск. Далекий, оттого более грозный. Рьян сначала недоверчиво вскинул брови, потом взялся за девичий пояс и потянул назад.

– Пойдем-ка…

Треск приближался, а с ним вместе угрюмое ворчание крупного зверя. Ведьма стояла довольная и знать не знала, чего это рыжий уже присматривает деревце, на которое можно забраться.

– Куда, стой!

Она захохотала и ломанулась аккурат в заросли, из которых неотвратимо катился на них грохот. И навстречу ведьме вышел… здоровенный вепрь. Рыжий до белых костяшек стиснул рукоять колдовского ножа и кинулся наперерез, но ведьма вовремя перехватила молодца:

– Это друг!

Друг был страшен! На такого не с кухонным ножом надо, а с самострелом и рогатиной, и лучше вдесятером. Был он до того огромен, что боками раздвигал молодые деревца. Копыта глубоко врезались в остывающую землю, а клыками впору было не добычу искать, а нерадивых охотников нанизывать. К тому ж был он вонюч, грязен и волосат, каким и полагается быть дикому зверю. Но лесовку это не остановило: она пала на колени перед кабаном и звонко чмокнула здоровенный подвижный пятачок, запачкав землею собственный нос.

– Ну что стоишь? Садись! Я же обещала, что своими ногами не пойдем!

Пятачок ходил ходуном, втягивая запах незнакомца, а хрюкал вепрь столь грозно, что навряд кто-то решился бы к нему приблизиться. Кто-то, но не Рьян. Этот хмыкнул и вразвалочку подошел. Дал обнюхать сжатый кулак и примерился влезть верхом.

– Умом ты, верно, повредилась, – буркнул он и докончил, хватаясь за жесткую шерсть: – Да и я с тобой вместе.

Но первой подсадить пришлось Йагу: зверь ни в какую не желал брать всадника, покуда не почуял на спине ведьму. И надо признать, девка нарочно лезла дольше нужного. Рыжий северянин сначала вроде случайно, а там уже и нахально придерживал ее под ягодицы, и неприятного в том не было ни крохи. Когда же Рьян сел позади и прильнул к ней всем телом, Йага и вовсе онемела. Вроде и тощим был северянин, и вредным, и кожа его ледяная… Но как вцепился в холку, прижав Йагу локтями с боков, как задышал в шею… Да и ехать удобнее: не сползаешь ни вправо, ни влево, а когда заваливаешься назад, молодец только шипит недовольно, но все одно удерживает обоих.

Так и смазался лес в одно бурое пятно. Не было ни болотца, ни оврагов, ни круглого озерца. Был только Рьян позади, крепко прижимающий ее к себе, дыхание его было и жилистые руки. И все хотелось, чтобы руки те стиснули ее еще крепче, так, чтобы косточки затрещали. И чего-то еще хотелось, а чего – поди разбери… Когда