Он позволил потрескиванию веток в костерке на миг заполнить тишину. Затем кивнул.

– Я задумался – и лишь потому, что иногда задумываюсь на этот счет о себе, – не свой ли покой вы желаете сохранить вместо их покоя?

Ее ладонь вернулась к чашке. Она держала ее столь неподвижно, что Чэнь видел отражение звезд в чае.

– Монастырь подарил мне покой.

– Никто не знает, как отреагируют другие. Я бы сказал, ваша семья будет рада вас видеть. Возможно, младшая сестра и обидится за то, что ей достались ваши дела по дому, а ваша мать огорчится, что вы не привели ей детенышей побаловать. Кажется мне, даже будь это правдой, это небольшое огорчение в сравнении с радостью от знания, что вы живы и здоровы.

– В тихой ночи и с теплым чаем легче переварить тяжкую мудрость?

– Не знаю. Мне нечасто выпадают тихие ночи, и меня нечасто обвиняют в мудрых поступках, – он отпил чая и позволил себе окунуться в него носом – только чтобы она улыбнулась.

Ялия подняла лапу и смахнула каплю.

– Вы достаточно мудры, чтобы разыгрывать паяца во времена, когда это требуется. Потому думать о ваших словах куда легче. И узреть в них истину.

Чэнь не смог скрыть улыбки, но достаточно приглушил ее, чтобы не показаться гордецом.

– Вы повидаетесь с семьей.

– Да, но завтра. Мне бы хотелось в полной мере получить удовольствие от очередной спокойной ночи с теплым чаем и мудрым другом. Я напомню себе, кто я, чтобы поделиться этим с ними, а не пытаться объяснять, почему я не та, кем должна быть по их мнению.

Следующий день с утра был светлым и теплым, что Чэнь принял за добрый знак. Он отправился с Ялией на встречу с ее семьей. Они превратили часть изумления от возвращения Ялии в воодушевленное приветствие для него – ведь он был прославленным дядей Дикой Собаки Ли Ли. Оказывается, мотивируя работников, она называла его имя и намекала на страшные последствия, будь они такими же лентяями под его управлением.

Отец Ялии, Цуэн-ло, почти немедленно распознал истину за ее словами, потому что ему, главе рыбацкой флотилии, приходилось прятаться за похожей маской. Вдвоем с Чэнем они обнаружили общую любовь к пиву и, как типичные мужчины, пытались перепить друг друга. По ходу дела Цуэн-ло согласился, что Хмелеварне Буйных Портеров надо открыть в Цзоучине отделение, и что рыболов профинансирует его в обмен на скромную долю прибыли и бездонную кружку.

Хотя Чэнь проводил время с отцом Ялии, он обращал внимание и на ее общение с семьей. Девушка немедленно удостоилась одобрения племянниц и племянников тем, что могла ломать доски руками и ногами. Они носились по всей деревне с обломками, собрав ватагу детенышей для очередной демонстрации. Некоторые из них были детьми пандаренов, которые в прошлом соперничали за благосклонность Ялии. Чэнь заметил оттенок меланхолии в ее лице, когда они знакомились. Очевидно, они не представляли, кем она являлась.

Ее мать и сестры цокали языками и бранились – вернее, начали делать это сразу после визгов, объятий и плача. Братья торжественно ее обняли, а потом улизнули в соседнюю комнату разделить кружку-другую с Чэнем. Ялия сохраняла самообладание и спокойствие в общении со всеми.

А потом пришла очередь ее бабушки. Старая пандаренка с годами стала хрупкой, согбенной, плоть ее свисала с костей. Ходила она с палочкой – получше, чем Тиратан в самые первые дни после ранения, но ненамного. Старость затуманила ее темные глаза, так что она подняла к лицу Ялии лапу и задержала.

– Ты внучка, которой я отдала мой шарф?

– Да, ама.

– Ты его принесла?

Ялия опустила взгляд.

– Нет, ама.

– В следующий раз принеси, внученька, я по нему скучаю.

Затем старая пандаренка улыбнулась щербатым ртом и обняла Ялию. Воцарилось молчание, когда старушка чуть не исчезла, утонув в руках внучки. Их тела содрогались от безмолвных всхлипов, но все сделали вид, что ничего не заметили.

Вот почему Цуэн-ло громко и непристойно срыгнул, чтобы перевести все внимание на себя. Чэнь, будучи хорошим гостем и дорожа собственной репутацией выдающегося рыгальщика, вскоре после этого тоже сотряс крышу дома. Так женщины не сумели потратить все эмоции лишь на брань в адрес главы семьи, а Ялии и бабушке во время сумятицы досталось несколько мгновений наедине.

В следующие два дня в деревне закончились восстановительные работы и началась подготовка к постройке хмелеварни. Чэнь назначил Ли Ли своей наместницей и завербовал в каменщики братьев Каменные Грабли – они как раз прибыли с обещанным продовольствием. Из них вышли никудышные крестьяне из-за того, что на их полях чаще можно было обнаружить камни, чем турнепс, и братья провели достаточно времени за тяганием валунов с огородов, чтобы работа каменщиков оказалась им по плечу.

Чэнь проводил время за сбором трав в окрестностях и подготовкой пробной варки в деревянной бочке, которую таскал у себя на закорках. В ней и плескался напиток, пока они с Ялией плелись обратно в монастырь. Время от времени он открывал крышку, разводил варево водой, и подбрасывал в смесь то да се.

По дороге Чэнь нахмурился, когда Ялия остановилась у подножия серпантина.

– Я понимаю, что, возможно, должен извиниться, сестра Ялия.

– За что же?

– За то, что обосновался в Цзоучине.

Она покачала головой.

– Вы искали дом и обнаружили, что чувствуете себя в Цзоучине как дома. За что же здесь извиняться?

– Это ваш дом, а я бы не хотел вторгаться в вашу личную жизнь.

Ялия рассмеялась, и Чэнь почувствовал невероятное удовольствие от ее смеха.

– Дорогой Чэнь, мой дом – монастырь. Я люблю Цзоучин – и еще больше люблю сейчас, узнав, что вам он тоже пришелся по душе. Но вам, как страннику, должно быть известно, что истинный свой дом мы носим в себе. Если не можешь провести тихий вечер за чаем и ощутить покой, то этим покоем не наделит ни одно место на карте. Мы ищем его, потому что оно усиливает ощущение покоя. Показывает нам другую его грань и отражает на нас.

Она указала в даль.

– Увидев Цзоучин вашими глазами и воссоединившись с семьей по вашему предложению, я получила еще одно место, что усилит покой. Но вы должны знать, что в тихую ночь, попивая чай с другом, я ощущаю покой еще острее.

Чэню вдруг показалось, что, стань она внезапно деревом и пусти корни на этом самом месте, он бы никуда не сдвинулся из-под ее тени. Вслух он этого, конечно, сказать не мог, а его улыбка не могла этого передать. Так что он поднялся поближе к ней по тропе, жалея, что пиво так громко плещется в бочке, и кивнул:

– В тихую ночь или громкую, с чаем ли, пивом или просто с прохладной водицей – я бы тоже ощутил покой в обществе друга.

Она застенчиво отвернулась от него, но не смогла скрыть улыбки.