Что касается всего остального, я не опустил ни одной подробности.

Это был шестой человек, которому я рассказал о моем даре. Первой была моя мать, затем Дани, шеф, девушка с Капри и тот, кого я считал своим отцом. Возможно, я еще к нему вернусь.

Девушка молчала и тогда, когда я ей рассказывал о даре. И о пришельце.

Еще никому я так не изливал душу.

Я боялся ее реакции.

Как раз в тот момент, когда я рассказывал о побеге, машина въехала на одну из улиц, ведущих на Пласа-Майор.

В центре площади я заметил пришельца. Он был в капюшоне. Вероятно, для того, чтобы никто не распознал в нем мнимого педераста.

Мы вышли из машины и направились к нему.

— Ты веришь мне? — спросил я.

— Да, верю, — ответила она.

Я чувствовал, что она мне верит. Мне было хорошо.

Вознагражденная откровенность — одно из лучших удовольствий в жизни.

Я был рад, что не услышал никаких но. «Я тебе верю, но…», «мне очень жаль, хотя…» Отвратительные союзы, сводящие на нет смысл предыдущих слов.

Когда до пришельца оставалось шагов пятьдесят, он поднял глаза и улыбнулся.

Мне было очень приятно, что он нас встречал. К тому же, подумал я, он ждал нас в центре площади. Другая площадь и другой обворожительный человек, ждущий посередине.

Я подошел к пришельцу, и он меня обнял. Я ощутил едва уловимый приятный запах, как у младенца. Трудно было сказать, был ли это запах одеколона или его кожи.

От многих тел исходит естественный аромат…

Моя первая девушка жила в Монреале и работала спасателем в бассейне, от нее всегда пахло хлоркой. Мы говорили с ней целыми днями, которые я проводил в бассейне отеля.

Для меня этот бассейн был маленьким Эдемом, вдали от холода, вдали от огромной подземной сети, которая связывала различные части этого города и не давала тебе почувствовать, что на улице -24°.

Если мне случалось выйти на улицу и закрыть глаза больше чем на десять секунд, холод склеивал ресницы.

Пока моя мать творила в ближайшем подземном театре, я проводил время в бассейне.

Спасательница все говорила и говорила, а я как зачарованный слушал.

В тот день, когда мы впервые оказались вне ее владений, от нее пахло не бассейном, а грейпфрутом и шафраном.

Это случилось. Впервые в моей жизни, и с тех пор этот запах сопровождает меня всегда.

От меня, напротив, ничем не пахнет.

Когда кто-то из моих знакомых обладает каким-либо достоинством, которого у меня нет, мне начинает казаться, что от него хорошо пахнет. Я спрашиваю, какой у него одеколон и несколько месяцев им пользуюсь.

Я перепробовал множество запахов, менял их каждые полгода. Как будто запах чужого одеколона мог поглотить мои недостатки.

Мне захотелось спросить пришельца, чем он пахнет, чтобы ненадолго перенять его запах, но время и место были неподходящими.

— Ты все ей рассказал? — спросил меня пришелец, протягивая руку девушке из Испанского театра.

Я утвердительно кивнул.

— Тебе понравилась пьеса? — спросил он.

Девушка, улыбнувшись, кивнула.

Колокола на Пласа-Майор пробили семь утра. Пришелец повернулся на триста шестьдесят градусов, словно высматривая кого-то. Мне показалось, он кого-то ждет.

Я воспользовался моментом, чтобы полюбоваться на Пласа-Майор. Она была великолепна. Я уверен, что это самая красивая площадь в мире. Моя мать ее обожала.

— Это отважная площадь, — сказала она через несколько часов после премьеры и своего нового успеха.

— Отважная? — переспросил я. — Разве площади бывают отважными?

— Конечно. Эта отважная, потому что побуждает к отваге.

В этот момент она взяла мою руку, приложила к своему пупку и поцеловала меня в затылок. Я удивился.

— Будь отважным, — сказала она. — В жизни, любви и сексе. Люди забывают, что ласк и поцелуев нужно добиваться. Не думай, что это обязанность твоего партнера. Ты должен понять, что нужно признать законными те действия, которые обычно связывают с сексом. Ласка, поцелуй, тепло руки на животе не должны непременно завершаться близостью.

Длительность объятия не должна ограничиваться десятью или тридцатью секундами. Оно, если надо, может продолжаться восемь минут. Ласки не всегда должны заканчиваться сексом. Ты должен ценить ласку как часть жизни. Узаконить ее.

Когда ты смеешься шуткам партнера, ты признаешь, что его слова вызывают у тебя чувство радости; не бойся сказать ему, что его кожа, его глаза и рот вызывают у тебя не только страсть. Нужно узаконить наши сексуальные действия, перенести их в обыденную жизнь, в повседневность, а не связывать их только с сексом. Понял, Маркос?

Произнося этот длинный монолог, она прижимала мою руку к своему пупку. Ощутив в себе отвагу площади, я поцеловал мать в шею.

Я не испытывал сексуального влечения, я чувствовал полноту жизни.

Затем я спросил:

— Кто мой отец?

Я никогда не заговаривал об этом, это была ее ахиллесова пята. По-моему, она огорчилась.

Пришелец направился к скамье в центре площади. Других скамеек там не было. Он сел и пригласил нас сделать то же самое.

— Хотите знать, кто я такой? — спросил он.

Мы оба кивнули головой. Близился рассвет. Площадь постепенно пустела, наступала новая рабочая смена.

Я волновался. На этой площади моя мать еще раз заставила меня почувствовать себя не таким, как все, и я понял, что после беседы с пришельцем моя жизнь изменится.

К тому же здесь была девушка из Испанского театра, знавшая все мои тайны. Трудно было сказать, какие чувства она испытывает ко мне или я к ней, но ее присутствие делало меня счастливым.

К тому же рядом стоял чемодан моей матери и чистый холст. Я чувствовал, что моя жизнь наполняется смыслом. Ее фрагменты складывались в единое целое.

Пришелец заговорил. Этого момента я ждал с тех пор, как мы встретились.

— Я понимаю, мой рассказ может показаться странным, вдобавок я не могу представить вам ни одного убедительного доказательства его правдивости, однако это чистая правда, — начал он. — Я в самом деле пришелец, мне нравится имя, которое мне здесь дали, но дело в том, что через некоторое время вы станете такими же пришельцами, как я.

Он погрузился в долгое молчание.

— Жизнь… Там, откуда я прибыл, понятие времени, нашего времени, и жизни сильно отличаются от вашего. Но ваша жизнь не кажется мне необычной, потому что я уже здесь жил.