– Краснодарский пришел, – сказал кто-то сзади него.

Иван поднялся, вышел из здания вокзала и подошел к окошечку.

– Мне билет до Краснодара, – произнес он.

– Позже будем продавать, – ответил ему тот же усатый кассир.

– Но поезд же подошел!

– Он отправляется только вечером.

– И когда вы станете продавать билеты?

– Вечером, – ответил усатый. – Приходите часикам к шести пополудни.

Иван вернулся на лавку, достал два вареных яйца. Съел. Закусил яблоком. Оно было сочное и сладкое.

В шесть вечера Иван снова пошел к кассе, у которой стояло человек восемь. Минут через двадцать кассир наконец стал продавать билеты.

В начале восьмого поезд тронулся. Все семь вагонов были плацкартными и один почтовый. Иван занял место у окна и уставился в давно не мытое стекло. Никаких мыслей не было. Казалось, что они пропали вместе с его новой личностью.

Петроград конца декабря встретил Голенищева-Кутузова промозглой стылой погодой, заколоченными парадными, вымершими и забывшими о ремонте улицами, закрытыми магазинами с облупившейся краской и расколотыми грязными витринами, заколоченными досками или заклеенными газетами с постановлениями и декретами. Не верилось, что эти магазины когда-нибудь вновь откроются. И опять поражало отсутствие людей. Как в Ялте и Симферополе. То, что в городе еще кто-то проживает, можно было понять только по нескончаемым очередям в булочные и бесплатные столовые, где выдавался суп из картофельных очистков, да еще по греющемуся возле костров разномастному люду. Костры эти устраивались поблизости от перекрестков в металлических пережженных и закоптелых бочках с дырками, а то и так, просто костром на мостовой, словно это была лесная полянка или берег реки.

Приходил погреться и милицейский патруль, тихо переговариваясь между собой и простирая над огнем ладони.

Останавливал свою лошаденку ломовой извозчик с заиндевелыми усами и бородой, поплясав вокруг огня, потопав валенками и отогревшись, уезжал восвояси по своим делам.

Грелись посиневшие от мороза нищие в лохмотьях, ватаги беспризорников, побирающиеся на папертях бездомные старухи со своими клюшками и дворники с лопатами и метлами.

Подбегали, чтобы погреться и почти тотчас упорхнуть, местные девицы в кацавейках на рыбьем пуху и демисезонных ботиках из заведения какой-нибудь «мадам Зизи».

Появлялись из темноты, будто из ниоткуда, смурые мужики в бушлатах, шапках-ушанках и сапогах гармошкой, сосредоточенно курили, поглядывая на огонь и перебрасываясь друг с другом непонятными словами из блатного жаргона…

Много чего доселе невиданного подметил для себя Иван. И все было ново, непривычно, диковато. Разве что облаченный в снежные серебряные одежды Исаакий по-прежнему возвышался над городом, как некий символ северной столицы, видимый даже с Финского залива.

Четырехэтажный дом на углу Садовой улицы и Толмазова переулка тоже стоял на своем месте. И пятикомнатная отцовская квартира, где в прошлой жизни обитала большая семья Голенищевых-Кутузовых, тоже никуда не девалась. Это Иван понял, как только постучал в дверь и ему открыла заспанная сестра Ольга. Поначалу Иван даже не узнал ее, настолько она постарела. Морщины, мешки под глазами, опущенные плечи… Совсем пожилая женщина. Впрочем, месяц назад ей исполнилось тридцать семь лет. А такие года женщину тоже не красят…

Ольга всплеснула руками, едва не вскрикнула от удивления и неожиданности, но сдержалась, быстро втянула Ивана в квартиру и прикрыла дверь. И уже после этого взорвалась вопросами, полными участия:

– Ты? Живой? Откуда? Тебя кто-нибудь видел из соседей? Ты устал? Ты голоден? Тебя ищут? Боже мой, милый мальчик, как ты изменился!..

Иван улыбнулся. Похоже, надлежало отвечать на все вопросы строго по порядку.

– Я. Живой. Бежал из красного плена. Из соседей меня, кажется, никто не видел. Конечно, устал. Не ел со вчерашнего дня. Вряд ли меня ищут, но о моем возвращении никто не должен знать. И вообще, я теперь не Голенищев-Кутузов, а Голованов Петр Степанович, разъездной торговый агент. Торгую смазочными индустриальными маслами. Запомнила? Изменился? У меня были на то причины.

– Боже мой, боже мой! Ванечка! Вернулся! – запричитала Ольга совершенно по-бабьи. – Выжил… Конечно, о тебе я никому не скажу… Да, запомнила: Голованов Петр Степанович, разъездной торговый агент… Сейчас, погоди минутку…

Она кинулась на кухню, громыхнула кастрюлей, застучала тарелками и ложками. Прошла в столовую с тарелками, снова вернулась на кухню…

От печки с конфоркой, что стояла прямо посреди гостиной, тянуло живительным теплом. Иван скинул кунтуш, сел на диван. Дома… От нахлынувших воспоминаний повлажнели глаза. Захотелось заплакать, хотя сентиментальным Иван Голенищев-Кутузов никогда не был, как, верно, и многие в его роду. Вернувшись из кухни, Ольга поставила на печь небольшую кастрюльку и встала около нее с ложкой.

– Ступай в столовую, я там тебе приготовила, – сказала она, склоняясь над кастрюлькой.

Иван не стал спрашивать, почему она не готовит еду на керосиновой плите в кухне – наверняка в доме нет ни капли керосина. Он молча прошел в большую столовую в восемь квадратных саженей, показавшуюся ему сейчас огромной, видимо из-за того, что в ней многого не хватало. Исчезли кресла из карельской березы, не было диванчика-канапе, на котором любил сиживать еще отец, массивного буфета тоже не было, нет пристенных складных столиков с вазами и шкафов со стеклянными створками, за которыми виднелся дорогой столовый фарфор. Впрочем, не было и самих ваз, и этого фарфора…

Иван присел на стул у большого длинного стола, где лежал обеденный прибор. В единственном числе.

– Я не голодна, – сказала вошедшая в столовую Ольга, заметив, как Иван уставился на него. – А ты покушай. – Она поставила перед Иваном тарелку с картофельным супом и положила два тоненьких кусочка ржаного хлеба: – Ты уж не обессудь, но это все, что есть в доме. У нас ведь сейчас пайки. Я, как служащая по найму, получаю паек по второй категории, а вот наш сосед Вячеслав Витольдович, помнишь его?.. – посмотрела она на брата, и он кивнул. – Как нетрудовой элемент получает по четвертой категории. А это – всего лишь четверть фунта хлеба. Да еще и не всегда дают. Считают, что он и такие, как он, накопили достаточно сбережений, чтобы покупать продукты на базаре и у спекулянтов на черном рынке.

– А ты сколько получаешь хлеба? – спросил Иван.

– Полфунта, – ответила Ольга. – Иногда больше. Кроме того, я обедаю в госпитале.

– Ты служишь в госпитале?

– Да. Раньше он назывался бригадным лазаретом, а теперь – госпиталем. Помогаю делать раненым операции. Я теперь хирургическая сестра…

– Я слышал, в «буржуйские» квартиры новая власть жильцов теперь подселяет…