завещании отца вотчин это было самое крупное владение. Красное располагалось в 35-ти километрах от Костромы, на левом берегу Волги.

Впервые в костромском имении Петр Андреевич оказался в 1816 году. Природа этих мест произвела на молодого поэта сильное впечатление, вылившееся в три стихотворения: «Утро на Волге», «Вечер на Волге», «Звезда на Волге». После этой поездки он возвращался сюда снова в 1817, 1822, 1823, 1828 годах.

«Здесь темный ряд лесов под ризою туманов! Гряда воздушная синеющих курганов, Вдали громада сел, лежащих по горам, Луга, платящие дань злачную стадам, Поля, одетые волнующимся златом, — И взор теряется с прибережных вершин В разнообразии богатом Очаровательных картин».

Костромская земля была богата не только великолепием природы. До появления С.-Петербурга Кострому называли третьим по величине, после Москвы и Ярославля, русским городом. Архитектурные ансамбли в стиле классицизма украшали центры Костромы и ее уездных городов – Галича, Нерехты, Солигалича, Макарьева. Этому способствовали доходы губернии от льнопрядильного производства – уже с середины XV века домотканые костромские льняные полотна стали появляться на рынках Голландии, Англии, Самарканда и Бухары. Купцы, скупавшие полотна у крестьян, становились состоятельными людьми и открывали первые полотняные фабрики. Без ткачества, без рукоделия не жила ни одна девушка.

Вотчина князей Вяземских Красное-на-Волге считалось центром ювелирного промысла. Штампованные образки и кресты-тельники; дешевые украшения (броши, медальоны, серьги, браслеты, цепочки); мелкие серебряные предметы (солонки, стаканчики, подстаканники и т. п.) – широко распространились по всей России как в европейской, так и в азиатской ее части. Красносельцы широко и весьма успешно торговали этой ювелирной «мелочовкой» в Москве, Петербурге, Курске, сибирских городах и на Украине. Костромское серебро встречалось практически во всех крупных монастырях Российской империи.

Храмовый ансамбль села Красное-на-Волге

Не менее успешно развивалось кустарное производство местных зажиточных крестьян, которые начали перерабатывать молоко собственных хозяйств в замечательно вкусные сыры, что впоследствии сделало возможным развитие промышленного сыроделания. «Сырная, льняная, ювелирная столица» России, Кострома считалась младшей сестрой Москвы.

Конец XVII – первая половина XIX века справедливо называли расцветом архитектуры, живописи, литературы Костромского края. Большое распространение получили дворянские усадьбы, которые стали очагами культуры в отдалённых окраинах губернии. Крупные землевладения были связаны в основном с лесным, а не с полевым хозяйством. Имелись богатые возможности для охоты. Кругом еще шумели великолепные леса, в них жили в большом количестве всякие звери, до медведей включительно. Кругом водилось великое множество зайцев – русаков и беляков. В полях везде можно было наткнуться на стаи куропаток и перепелов, а невдалеке, на реке, весной и осенью скапливалось огромное количество водоплавающей птицы. В небольших реках, не великих по ширине и глубине, водилось особенно много налимов, а также щуки и окуни.

Первое учебное заведение в Костроме – «Цифирная школа» – было открыто в 1722 году. Потом открылись духовная семинария, мужская гимназия, затем и женская.

В 1821–1829 годах Вяземский, отстраненный от службы за оппозиционные настроения, жил в Москве, но часто наезжал в Костромскую губернию. «Однажды, – записывал Пётр Андреевич, – приехал я в свою костромскую вотчину, в известное в краю торговое и промышленное село Красное. В воскресенье, по совершении обедни, священник сказал мне в церкви приветственную речь. Говорил он с жаром, народ слушал с благоговением. Восхваляя мои гражданские и помещичьи доблести, продолжал он, указывая на меня: “Вы не знаете ещё, какого барина Бог вам дал; так знайте же, православные братья: он русский Гораций, русский Катулл, русский Марциал!” При каждом из этих имён народ отвешивал мне низкие поклоны и чуть ли не совершал знамения креста. Можно себе представить, каково было слушать мне и какую рожу я делал при этой выставке и пытке».

Останавливаться князь предпочитал в Костроме, у своих родственников помещиков дворянского некняжеского рода Вяземских. В костромском обществе он познакомился с выдающимся по своему характеру и дарованиям человеком – Юрием Никитичем Бартеневым (16 февраля 1792 – 27 ноября 1866).

Старинный род Бартеневых прочно обосновался на костромской земле с 1613 года, когда несколько его представителей за «ратную службу» получили здесь поместья и вотчины. Семья Бартеневых разрасталась и постепенно распространилась по многим уездам Костромского края. Род Бартеневых дал России целую россыпь архитекторов, обогативших Москву рядом превосходных построек, а также выдвинул из своих рядов издателя и редактора журнала «Русский архив» – Петра Ивановича Бартенева. Одна линия этого рода обосновалась в Галичском уезде. Из нее вышли такие знаменитости, как весьма популярная в свое время певица – «московский соловей», как ее называли, – Прасковья Арсеньевна Бартенева, которой 1832 году в Москве Пушкин вписал «в альбом Б.» три стиха из «Каменного гостя». К их числу принадлежал и один из героев нашего повествования – Юрий Никитич Бартенев. Он зарекомендовал себя как любитель изящного и в то же время человек, преданный религиозному созерцанию. Склонность к мистицизму развилась у него еще в молодости, когда он был близок с известным розенкрейцером А. Ф. Лабзиным и членом его масонской ложи «Умирающий Сфинкс».

Имя Лабзина теперь забыто, но в свое время он был известнейшей личностью. С. Т. Аксаков, познакомившийся с Лабзиным в 1808 году, назвал его «умнейшим и просвещеннейшим» человеком, но был поражен его «деспотической духовной силой». Он «был среднего роста и крепкого сложения, – сообщает Аксаков, – имел выразительные черты лица, орлиный взгляд темных, глубокознаменательных глаз и голос, в котором слышна была привычка повелевать». Сам Лабзин говорил о себе: «Если бы не вера, …то я был бы подобен сатане». Многие упоминали о его «гордом характере» и «излишнем самолюбии», но отмечали также присущий ему «превосходный дар слова» и его умение «одушевлять всякую беседу» (воспоминания В. И. Панаева). Покровительство Лабзину оказывали обер-прокурор Синода, с 1816 года – министр народного просвещения князь А. Н. Голицын и друг детства царя, а также сам Александр I. Лабзин получил разрешение и высочайшую субсидию на возобновление «Сионского вестника». На журнал подписывались крупные сановники, духовные лица, учебные заведения, множество читателей из разных городов России, однако он продолжал вызывать подозрения церковных деятелей, считавших, что, проповедуя идею внутренней церкви (непосредственного общения с Богом), Лабзин подрывает авторитет церкви официальной и посягает на «священность земной власти». Против Лабзина