телесную, нежность и отсутствие ханжества. Еще один однокашник поэта, М. А. Корф резюмировал: «Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы. Единственная вещь, которой он дорожил в мире, – стихи, под которыми не стыдно подписать имя Пушкина. У него господствовали только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обоих он ушел далеко». «В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел», – согласна с ним Мария Волконская.

Тем не менее Пушкин осуждал французов за то, что у них «даже люди, выдающие себя за усерднейших почитателей женского пола, не предполагают в женщинах ума, равного нашему, и, приноравливаясь к слабости их понятия, издают учёные книжки для дам, как будто для детей и т. п.». И в то же время он писал о русских женщинах: «Стон лиры верной не коснется // Их легкой, ветреной души; …// Нечисто в них воображенье, // Не понимает нас оно, // И, признак Бога, вдохновенье, // Для них и чуждо, и смешно».

Нередко он бывал груб с женщинами и в свете.

Когда графиня Коссаковская (сестра Е. И. Трубецкой, жены декабриста) заговорила с ним о его произведениях, Пушкин отвечал ей сухо. Тогда она насмешливо спросила: «Знаете ли вы, что ваш “Годунов” может показаться интересным в России?» Пушкин отвечал: «Сударыня – так же, как вы можете сойти за хорошенькую женщину в доме вашей матушки». С той поры графиня не могла равнодушно ни видеть поэта, ни слышать о нем.

В 1828 году Пушкин опубликовал статью «Отрывки из писем, мысли и замечания»: «Жалуются на равнодушие русских женщин к поэзии, полагая тому причиной незнание отечественного языка; но какая же дама не поймет стихов Жуковского, Вяземского или Боратынского? Дело в том, что женщины везде те же. Природа, одарив их тонким умом и чувствительностью, самою раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души; они бесчувственны к ее гармонии; примечайте, как они поют модные романсы, как искажают стихи, самые естественные, расстраивают меру, уничтожают рифму. Вслушайтесь в их суждения, и вы удивитесь кривизне и даже грубости их понятия… исключения редки».

Впрочем, не вкус и суждения – сильная сторона женщин. «Разве красивые женщины должны иметь характер? Самое существенное для них – глаза, зубы, руки и ноги», – утверждал поэт.

И вдруг откуда? – из Костромы! – он слышит некое несогласие с его мнением мэтра, какие-то «укоры»! Возмущению поэта не было предела.

Выступление Анны стало предметом горячего обсуждения не только в костромском, но и в московском обществе, ее имя получило широкую известность в столицах. С раздражением Пушкин писал Дельвигу, редактору «Северных цветов», о Послании Готовцевой 26 ноября 1828 года: «Как ты находишь эти холодные и текучие стишки? Что-то написал ей мой Вяземский? А от меня ей мало барыша. Да в чем она меня и впрямь упрекает? В неучтивостях, или противу прекрасного пола, или в похабствах, или в беспорядочном поведении?» Увы, все эти обвинения он вполне справедливо мог принять на свой счет. Семью завести не получалось, с родителями поэт ужиться не смог. Он квартировал в меблированных комнатах или в трактире Демута. «Беспорядочное поведение» стало для него обыкновением, притчей во языцех в обществе, обсуждалось даже при дворе.

Дружба Вяземского с юным Пушкиным началась в 1815 году, со времени создания литературного кружка «Арзамасское общество безвестных людей», объединившего в своих рядах В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, Д. В. Давыдова и других стихотворцев. Два этих выдающихся таланта порой вели себя «неподобающим образом». Вместе разъезжали они по карточным притонам, цыганам и иным заведениям, «о коих не распространяются подробно биографы». Причем закоперщиком выступал более молодой Пушкин. Как писал Вяземский, в молодые годы нужно было «кипятить свою кровь на каком огне бы то ни было, и я прокипятил на картах около полумиллиона». Значительно позже П. А. Плетнёв писал Я. К. Гроту: «Вяземский много, умно и откровенно говорил со мной о Пушкине-покойнике. Отдавая всю справедливость его уму и таланту, он находит, что ни первая молодость его, ни жизнь вообще не представляют того, чтобы внушить к нему истинное уважение и участие…»

А тогда, по горячим следам, Дельвиг и Вяземский убеждали поэта откликнуться, объясниться. Александр Сергеевич вынужден был ответить холодным мадригалом. «Вот тебе ответ Готовцевой, черт ее побери!» – отвечал он на требования Дельвига. Альманах за 1829 год опубликовал этот стихотворный ответ.

И недоверчиво, и жадно Смотрю я на твои цветы. Кто, строгий стоик, примет хладно Привет харит и красоты? Горжуся им, но и робею: Твой недосказанный упрек Я разгадать вполне не смею. Твой гнев ужели я навлек? О, сколько б мук себе готовил Красавиц ветреный зоил, Когда б предательски злословил Сей пол, которому служил! Любви безумством и волненьем Наказан был бы он; а ты Была всегда б опроверженьем Его печальной клеветы.

Можно представить, какой фурор произвел этот поэтический диалог в Костроме. Анна снова оказалась в центре внимания.

В поэтических строках находили отражение события жизни девушки.

В 1823 году ее любимая сестра Александра вышла замуж за состоятельного ярославского дворянина, бывшего морского офицера Валериана Никандровича Жадовского[16]. Сестра «сделала хорошую партию». Правда, с браком оказалось не все гладко – жених был помолвлен с другой, и свадьба, казалось, «была уж слажена, совсем». Однако встреча с Александрой Готовцевой все изменила. Она была очень красива – обаятельная, стройная, с густыми вьющимися черными волосами, спускающимися на плечи, и выразительными синими глазами. Жадовский так впечатлился достоинствами прелестной Александры, что помолвку разорвал, хотя пришлось возместить пострадавшей стороне не только деньги, потраченные на приготовление к свадьбе, но и выплатить солидную неустойку как возмещение убытков за нанесенное семье девушки бесчестье. Отставленная невеста возвратила не только обручальное кольцо, но и все презенты бывшего жениха. Всем родным, которые ранее сделали подарки молодым людям