надевают венок из цветов, сажают в кресло, которое поднимают на плечах под общее ура. «Я не помню дня, в который я был бы веселее нынешнего; я вижу, как меня любят, понимают и ценят, — и как это делает меня счастливым!» — так зафиксирует потом ответ увенчанного поэта публике Константин Савостьянов — молодой чиновник канцелярии военного губернатора и горячий пушкинский поклонник.

XLV

Пушкин получает от Николая Раевского записку с предложением приехать в Карс и присоединиться к армии. 9 июня он выезжает из Тифлиса, а на следующий день происходит знаменательная встреча, которая потом в «Путешествии в Арзрум» будет описана так: «Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. “Откуда вы?” — спросил я их. “Из Тегерана”. — “Что вы везете?” — “Грибоеда”. Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис. Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге пред отъездом его в Персию.<…> Он был печален и имел странные предчувствия. <…> Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства. Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею»[3].

Творческое воображение то и дело получает новую пищу. Вот автор «Путешествия в Арзрум» пробуждается утром в селении Гумры: «Я вышел из палатки на свежий утренний воздух. Солнце всходило. На ясном небе белела снеговая, двуглавая гора. “Что за гора?” — спросил я, потягиваясь, и услышал в ответ: “Это Арарат”. Как сильно действие звуков! Жадно глядел я на библейскую гору, видел ковчег, причаливший к ее вершине с надеждой обновления и жизни — и врана и голубицу, излетающих, символы казни и примирения…»

На самом деле из Гумров виден Арагац (он же Алагез). То ли казак оговорился, то ли Пушкин ослышался. Но «действие звуков» — реально.

Чувство границы… Это, быть может, самое сильное переживание Пушкина во время путешествия. О побеге из России помышлял он и в Одессе, и в Михайловском. Для ссыльного заграница была отдаленной мечтой. А тут она предстает физической реальностью: «Перед нами блистала речка, через которую должны мы были переправиться. “Вот и Арпачай”, — сказал мне казак. Арпачай! наша граница! Это стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России. Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я всё еще находился в России».

«Увидеть чуждые страны» поэту так и не доведется.

В Карсе Пушкин после долгого перерыва встречается с Николаем Раевским. Тот был три года назад арестован за связи с декабристами, но вскоре освобожден. Недавно дослужился до генерал-майора (в сентябре 1829 года его отстранят от службы за контакты с декабристами, на этот раз ссыльными).

У Раевского адъютантами служат Лев Пушкин и Михаил Юзефович, с которым поэт знакомится, придя навестить брата. Подходящая компания для того, чтобы почитать вслух «Годунова», поделиться планами завершения «Онегина». Когда Пушкин хочет подарить Юзефовичу на день рождения чистовой автограф «Кавказского пленника», генерал Раевский отнимает у адъютанта рукопись, мотивируя это тем, что именно ему посвящена поэма. Юзефовичу приходится довольствоваться автографом стихотворения «К морю».

Пушкин захватил с собой в путешествие Шекспира в оригинале. Читает брату и его другу отдельные сцены и тут же переводит. Произношение его кажется Юзефовичу, некогда учившему этот язык, странным. На следующий день он зазывает для «экспертизы» своего родственника Чернышева, свободно владеющего английским. Тот смеется, услышав пушкинское чтение, да и сам поэт хохочет, объясняя: английский язык он освоил самоучкой, не имея представления о произношении. Зато понимание языка и качество перевода у Пушкина «эксперт» находит безупречным.

Поэта представляют генерал-фельдмаршалу Паскевичу, графу Эриванскому, командующему отдельным Кавказским корпусом. Тот встречает гостя ласково.

Здесь Пушкин находит товарища по Лицею Владимира Вольховского, младшего брата Ивана Пущина — Михаила, тоже декабриста, разжалованного по суду в рядовые, а теперь дослужившегося до поручика.

Четырнадцатого июня происходит перестрелка с турками. Пушкин садится на лошадь и скачет к аванпостам. Хватает пику убитого казака и рвется в бой. Раевский посылает майора Семичева унять «новобранца-поэта». Но стихотворение «Делибаш» по свежим впечатлениям написано. И рисунок Пушкина останется: там он на коне, в бурке, в круглой шляпе и с пикой в руке.

Не раз доводится Пушкину наблюдать «жаркое дело». 19 июня он по поручению Раевского везет Паскевичу донесение «о совершенном поражении неприятеля». 25 июня объявляется поход на Арзрум, а через два дня, как потом напишет Пушкин, «русское знамя развилось над арзрумской цитаделью».

Пушкин покидает Арзрум 19 июля (по другим данным, 21-го). О своем прощании с Паскевичем он напишет потом: «Граф предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий. Но я спешил в Россию… Граф подарил мне на память турецкую саблю. <…> В тот же день я оставил Арзрум». При этом присутствовал Вольховский, с его слов будет передана иная версия: Паскевич, уставший от безрассудного поведения поэта и не нашедший с ним общего языка настоял на отъезде, говоря, что жизнь Пушкина «дорога для России».

Пушкин приезжает в Тифлис, где проводит «несколько дней в любезном и веселом обществе». Потом едет на воды. Во Владикавказе встречается с Михаилом Пущиным, у того на столе находит русские журналы. В «Вестнике Европы» — недоброжелательная статья Надеждина о «Полтаве». «Таково было мне первое приветствие в любезном отечестве», — напишет потом Пушкин, завершая «Путешествие в Арзрум». А в «Нев­ском альманахе» за 1829 год помещены шесть виньеток — иллюстраций к «Евгению Онегину», выполненных художником Нотбеком. На одной из них Пушкин и Онегин стоят на набережной Невы с видом на Петропавловскую крепость. Пушкин и сам когда-то сделал набросок на эту тему и просил брата, чтобы тот заказал рисунок профессиональному художнику: «Найди искусный и быстрый карандаш». Но первая глава, как и последующие, вышла без картинок. Теперь же замысел поэта предстал искаженным: и место не совсем то, и Пушкин стоит спиной к Неве. У него тут же рождается эпиграмма, которую он вписывает рядом с картинкой (текст приводим так, как он представлен в воспоминаниях Пущина):

Вот перешедши мост Кокушкин,

Опершись ж<…>й о гранит,

Сам Александр Сергеич Пушкин

С monsieur Онегиным стоит.

Не удостоивая взглядом

Твердыню власти роковой,

Он к крепости стал гордо задом:

Не плюй в колодец, милый мой!

Заметим, кстати, что это редкий случай, когда поэт называет себя по имени, отчеству и фамилии (примечательно, что в комическом контексте). Как поэт он — Александр Пушкин, в быту — Александр Сергеевич. Официально-помпезная модель именования «Александр Сергеевич Пушкин» утвердится позже. Вообще-то классик — это тот, кого называют одним словом, чья фамилия и есть имя: Пушкин, Гоголь, Лермонтов. (За исключением разве тех случаев, когда имеются однофамильцы, тогда говорят: Лев Толстой.)

А еще одна иллюстрация, где Татьяна (почему-то пышнотелая и с обнаженной правой грудью) пишет письмо Онегину, просто насмешила автора. Он тут же выдает эпиграмму, которую Пущин запоминает не полностью, не с начала: «Пупок чернеет сквозь рубашку. / Наружу титька — милый вид…» и т. п.

XLVI

Пушкин с Михаилом Пущиным и Руфином Дороховым едут в Горячеводск (позже он будет называться Пятигорском). Потом Пущин отправляется в Кисловодск, а Пушкин с Дороховым прибывают туда позже, успев проиграться в карты «до копейки». «Пушкин проиграл тысячу червонцев, взятых