– Эй, Тишка, подавай всегдашнее платье! – кликнул Семен Романович камердинеру. – Да пряжки не забудь.

* * *

Премьер-министр поднялся в карету мрачнее тучи. Жалко было потраченного времени. Еще больше – блистательной идеи. Как же тяжко жить среди тугодумных болванов, не способных оценить даже собственной выгоды.

Вынул карманное зеркальце, стал осматривать верхнюю часть лица. От разочарования в уголках глаз, кажется, образовались морщинки.

– Придумали? – спросил он. – Насчет Австралии?

– Да.

Тоби был бодрее, чем полчаса назад. Он подсмотрел, как кучер потягивает из фляги, выкупил ее за сикспенс и немного поправил самочувствие.

– И?

– Что если продать ее русским? Им всё мало территорий, так пусть бы купили.

– Глупости, – буркнул Питт. – Русские не знают, что им и с Крымом-то делать.

Глаза в зеркальце вдруг вспыхнули искорками.

– Эврика! – повторил премьер-министр свое самое любимое слово. – Я знаю, как поступить с Австралией! Это будет наша Сибирь!

Из всех возможных сюжетов, связанных с Семеном Воронцовым, я выбрал крымский по очевидной причине. Он позволяет актуализировать повествование, перекидывая мостик в современность. Грех было не воспользоваться комичной схожестью ситуаций.

История с проектом заселения английскими каторжниками полуопустевшего Крыма подлинная.

Предложение Питта Младшего всерьез рассматривалось в Петербурге и даже получило одобрение светлейшего князя Потемкина-Таврического, который считал полуостров своим личным проектом. Но упрямый посол Воронцов встал насмерть и разрушил всё дело. «Прилично ли, чтобы в свете думали, что в счастливое и славное царствие Великой Екатерины Россия служит ссылкою Англии?… Здесь же и во всей Европе сведают, какими уродами селится Таврическое царство, где между тем надо будет с трудом охранять старых поселян от сих разбойников, кои, не зная никакого ремесла, ни же хлебопашества, обессилены будучи болезнями от распутной жизни, должны будут по привычке и необходимости питаться старыми ремеслами, то есть воровством и мошенничеством».

Тема молодой шпаны, что сотрет нас с лица земли, для автора-бумера тоже чувствительна. Совершенно очевидно, что он на стороне Семена Романовича и Марфы Ивановны.

Unknown artist. Panorama city of London with River Thames, 16th century. 1800s. iStock.com.

В хорошей книге – во всяком случае в книге, которая пытается быть хорошей, – ничего случайного быть не должно. Мы даже не будем на это тратить специального урока, потому что суть лаконично сформулирована Чеховым в знаменитой максиме про ружье в первом акте. Даже в учебнике, если это учебник по беллетристике, чеховское правило нужно соблюдать. На первом занятии мимоходом поминалась шекспировская пьеса «Тщетные хлопоты любви», теперь пришло время из этого ружья выстрелить.

Поучимся описывать любовь, потому что в литературе обойтись без нее еще труднее, чем в жизни. Да и незачем. Любовь ведь самое лучшее, что в нас есть. Без нее человек, как известно, медь звенящая или кимвал звучащий.

Я делаю многотомный проект «История российского государства», разделенный на две линии – документальную и беллетристическую. В первой царят горе и насилие: война и чума, тюрьма и сума, угнетение и поругание. Кочегары кидают в топку исторического паровоза живых людей, из трубы валит черный дым, летят кроваво-красные искры. Зато серия исторических романов вся сплошь про любовь, любовь, любовь, потому что без нее проблемный человеческий род совсем ничего бы не стоил. Можно было бы назвать историческую половину «Тысяча лет Резни», а художественную «Тысяча лет Любви».

Те же два главных мотора работают в литературе, двигая фабулу и определяя отношения между персонажами: ненависть и любовь. Для остросюжетного произведения, конечно, проще и удобнее использовать первый из этих моторов – когда герои стремятся друг дружку поубивать. Это электризует повествование. Но учиться работать с враждой и ненавистью мы не будем. Не из человеколюбия, а потому что такое письмо, в общем, особенной трудности не представляет. Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет, пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой (только по законам беллетристики, конечно, это зайчик должен в финале грохнуть охотника, иначе неинтересно).

Несравненно труднее излагать вроде бы тривиальнейшую из коллизий, когда двое, преодолевая препятствия, желают заключить друг друга в объятья, а читатели волнуются: получится у них или нет. Труднее, потому что описывать чувства не так просто, как описывать действия. Если, конечно, автор рассчитывает вызвать у аудитории эмоциональную реакцию.

Задача это очень сложная, потому что взрослая аудитория – дама с прошлым. Она думает, что уже всё знает про любовь, ибо прочла про нее сто книжек и посмотрела тысячу фильмов. Нужны свежие приемы, или нестандартные ситуации, или незатертые слова. Константин Треплев ошибается, когда говорит: «Дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души». То есть, среди писателей, конечно, изредка встречаются бесхитростные соловьи, но трели их, как правило, коротки и нечасты. Приходится ждать, пока из души снова что-нибудь польется. Настоящий беллетрист умеет открывать кран сам.

Если у вас получится описать любовные переживания так, что блазированный читатель вновь ощутит себя Наташей Ростовой на первом балу, это большой профессиональный успех.

Проникать в чужие головы и души мы уже пробовали, но герои и ситуации, предложенные на первых занятиях, не располагали к описанию нежных чувств. Меня, например, как вы видели, все время вело в противоположную, комикующую сторону.

На сей раз никаких усмешек и подмигиваний. Сочиняем трогательную новеллу про любовь – хотите земную, хотите небесную, но непременно царапающую сердце.

Я дам вам несколько подсказок, когда буду формулировать задание. Пока же хочу предостеречь: не используйте собственный романтический опыт. Беллетристу это вредно. Ваши герои должны любить так, как естественно для них. Иначе вы превратитесь в Достоевского, у которого в каждом романе выскакивают то Аполлинария Суслова, то Анна Григорьевна Сниткина, только их все время зовут по-разному. У Федора Михайловича можно поучиться очень многому, но не написанию любовной прозы.

Я вам предложу совершенно конкретную пару, довольно подробно опишу характеры и последовательность событий. Станьте этими людьми, не превращайте их в себя.

Разумеется, это будет международная, русско-английская любовь, а как же. Всякий любящий – тот же русский в Англии. Сначала ощущает себя неуверенно в чужом мире, потом постепенно осваивается, делает открытия, наконец начинает чувствовать себя как дома.