В ответной эпистоле Чичагов столь же вежливо выразил свое разочарование и попрощался. Скорбя и вздыхая, стал готовиться к отъезду. В общем, смирился с судьбой. Ну что с него взять? Мужчина.

Элизабет повела себя храбрее. Через чичаговскую квартирную хозяйку отправила ему послание. Будучи честной девушкой, не нарушила отцовского запрета. Это было не письмо, а ноты их любимой итальянской песни. В тексте было подчеркнуто одно-единственное слово: сonstanza – «верность», «постоянство».

Чичагов был потрясен. Коли так, то и он будет верен до гроба, говорилось в ответном письме.

Тогда мисс Проби сочла, что долг любви выше дочернего: завязала эпистолярный роман.

С отцом она тоже общалась посредством писем, хоть жили они под одной крышей, – англичанам письменное выяснение отношений дается легче устного. Чарльз осуждал «французские Манеры» и «богопротивные Убеждения» капитана Ч., вероломного «Осквернителя Гостеприимства» (по старомодной орфографии существительные писались с большой буквы), и клялся, что заботится лишь о счастье дочери. Элизабет высказала дерзкое предположение, что счастье возможно обрести «не только на Английском Берегу» – чем, естественно, лишь усугубляла раздражение родителя.

В конце концов он поступил, как старый князь Болконский: взял с нее слово выждать 12 месяцев, уверенный, что за это время блажь пройдет. Элизабет легко согласилась, она была готова ждать хоть вечность.

Год прошел, сonstanza не померкла, и тогда отец взял свое слово обратно. Угрожал запереть дочь под замок, проклясть, лишить наследства. Всё было тщетно.

Элизабет была совершеннолетней и юридически могла выйти замуж за кого пожелает, но нравственное чувство не позволяло ей нанести старику такую обиду.

В конце концов не было счастья, да несчастье помогло. В 1799 году самодур помер, но перед смертью нанес последний удар: велел не отдавать неблагодарной клавикорды, без которых она не могла жить.

Зато Элизабет теперь была свободна, о чем немедленно сообщила суженому.

Мяч перемещается на другую сторону поля, российскую. Там тоже обнаружились препятствия, с национальным колоритом.

Военному для брака с иностранкой требовалось позволение монарха, а на престоле в это время находился полоумный император Павел, который воображал себя суровым, но любящим отцом всех своих подданных. И этот отец был ничуть не милосердней родителя мисс Проби. К тому же он мог покарать не только изыманием клавикордов.

Мытарства жениха начались с того, что в ответ на прошение о браке он получил высочайший реприманд: «В России настолько достаточно девиц, что нет надобности ехать искать их в Англию».

Чичагов обратился за помощью к влиятельной персоне, с которой подружился в Англии, – к послу Воронцову, нашему доброму знакомому. Граф Семен Романович, хорошо знавший по собственному опыту, каково это – лишаться любимой, занялся лоббированием через своего приятеля Ростопчина, царского фаворита. Этот ловкач отлично умел подстраиваться под причудливые настроения императора, он улучил хороший момент, и дело вроде бы устроилось.

Граф Кушелев[60]

Чичагова произвели в контрадмиралы и откомандировали в эскадру, которая отправлялась в Англию, с позволением жениться. Но у строптивого, непочтительного к начальству Павла Васильевича имелся недоброжелатель в лице президента Адмиралтейств-коллегии графа Кушелева.

Сей лукавый царедворец нашептал подозрительному монарху, что Чичагов ради женитьбы на иностранке перейдет на службу в британский флот и это будет ужасный позор для русского флага.

Павел требует контр-адмирала к себе, и происходит следующая сцена:

«– Я знаю, что вы якобинец; но я разрушу все ваши идеи! Уволить его в отставку и посадить под арест! – произнес он [царь], обратясь к Кушелеву и к адъютантам. – Возьмите его шпагу! Снимите с него ордена!

Адмирал выслушивал крики императора совершенно хладнокровно и первый снял с себя регалии, передавая их адъютанту.

– Отослать его в деревню, с запрещением носить военную форму; или нет, снять ее с него теперь же! – продолжал сердиться император».

Чичагов (пока в мундире)[61]

С бедного Чичагова содрали мундир и растерзанным, полуодетым отправили в Петропавловскую крепость. Всё еще кипя от негодования, Павел навестил узника, и тот, кажется, наговорил ему дерзостей, за что был переведен из обычной камеры в подземный каземат.

Ростопчин написал Воронцову в Лондон (естественно, по-французски): «Должен сообщить новости о вашем протеже Tchitchagoff. По своем появлении он произвел скандал, частью по неведению придворных нравов, частью по остроте своего языка. Он произнес перед императором несколько чересчур сильных слов, каковые, между нами говоря, были совершенно неподобающи, в особенности при нынешнем положении дел».

Там, в сыром подземелье, наш герой заболел лихорадкой и, вероятно, сгинул бы, но, по счастью, у Павла с его МДП на смену ярости пришло благодушие.

Он внезапно велел доставить к нему узника, сказал: «Позабудем, что произошло, и останемся друзьями». Вернул адмиральский чин, отпустил в Англию и препятствий семейному счастью больше не чинил. В общем, как говаривали на Руси, батюшка-царь захощет смертью показнит, а захощет помилует.

Слава богу, помиловал.

В Англии влюбленные, наконец, преодолев все препоны, соединились и обвенчались, после чего уплыли в Россию.

Получилось почти как в сказке с хорошим финалом, где после свадебки муж с женой живут долго – долго и счастливо.

«Почти», потому что они жили вместе счастливо, но, к сожалению, не очень долго. Елизавета Карловна Чичагова родила трех русско-английских дочек, но при родах четвертой скончалась.

Павел Васильевич был безутешен, и это не фигура речи. Он не утешился до конца своей жизни, а ему было суждено провдоветь почти сорок лет.

От счастья полнеют[62]