антисемитских взглядов Говарда (о них он узнал от Сони еще в 1948 году, а из других источников, вероятно, и ранее), из-за которых в глазах Лавмэна он представал лицемером. Могло быть и так, что Лавмэн просто неправильно понял какие-то слова Лавкрафта – например, некую циничную шутку. Никакого независимого подтверждения данного факта, естественно, не существует, и никто из остальных друзей или знакомых Лавкрафта по переписке о нем не упоминал. Когда речь шла о таком деликатном вопросе, Лавкрафт скорее признался бы в своих намерениях Лонгу, а не Лавмэну. Даже в те нелегкие времена мысли о самоубийстве были несвойственны его характеру, да и общий тон его писем к тетушкам за тот период, даже с учетом приведенных выше отрывков, нельзя назвать абсолютно мрачным и подавленным. Лавкрафт изо всех сил старался приспособиться к обстоятельствам жизни и находил отдушину в поездках по старинным городкам и общении с близкими друзьями.

А что же Соня? Слова о «ложной перспективе и невежестве всего мира» из процитированного выше письма почти наверняка относятся к браку Лавкрафта, который он к тому моменту практически признал неудачным. Как раз в то время (или, быть может, чуть позже) Джордж Кирк как бы между делом упомянул в письме к невесте шокирующую новость: «Не стоит относиться к миссис Л. с неприязнью. Она ведь, как я сказал, лежит в больнице. Г. открыто намекал на скорое расставание»8. Письмо не датировано, но предположительно было написано осенью 1925 года. Никакой другой информации о пребывании Сони в больнице в то время нет. В посланиях к тетушкам Лавкрафт ни словом не обмолвился о проблемах в браке, даже перед самым отъездом из Нью-Йорка. Заговаривая о возможном возвращении в Новую Англию, он почти всегда подразумевал, что уедет домой вместе с супругой. В июне Лавкрафт писал Моу: «Суматоха Нью-Йорка и толпы людей ее угнетают, как и меня, поэтому со временем мы надеемся навсегда вырваться из этого вавилонского столпотворения. Мне… хотелось бы вернуться в Новую Англию и прожить там всю жизнь…»9

В сохранившихся письма к Лиллиан эта тема не затрагивалась вплоть до декабря:

«Что до постоянного места жительства – черт бы его побрал! СХ с удовольствием помогла бы мне устроиться там, где мне было бы спокойно и эффективно работалось! Под „угрозой возвращения в Нью-Йорк“ я имел в виду вопрос промышленных возможностей, как, например, в Патерсоне, ведь при моем скромном финансовом положении разумно будет ухватиться за любую прибыльную должность. Если б я по-прежнему находился в Нью-Йорке, то, пожалуй, мог бы отнестись к этому по-философски смиренно, но если бы я вернулся домой, то даже не стал обдумывать вероятность очередного отъезда. Попав в Новую Англию, я должен суметь там остаться – поэтому теперь я просматриваю вакансии в Бостоне, Провиденсе, Салеме и Портсмуте, игнорируя Манхэттен, Бруклин, Патерсон и другие далекие и малознакомые места»10.

Судя по этому отрывку, данный вопрос уже обсуждался, хотя ни в одном из дошедших до нас писем не упоминается «угроза возвращения в Нью-Йорк». Вероятно, Лиллиан предложила Говарду на время перебраться в Новую Англию, однако временного переезда он бы не выдержал. Далее Лавкрафт добавляет: «СХ полностью поддерживает мою задумку насчет окончательного переезда в Новую Англию и сама планирует заняться поиском вакансий в Бостоне в промышленной сфере» – и трогательным образом продолжает восхвалять Соню, хотя и делает это с излишней напыщенностью:

«СХ очень доброжелательно и великодушно относится ко всем вопросам такого рода, поэтому любые мысли о временном уединении с моей стороны покажутся чуть ли не грубостью и пойдут вразрез с принципами, которые заставляют нас признавать и уважать такую бескорыстную преданность и необычайную силу чувств. Я никогда не встречал более достойной восхищения позиции, лишенной эгоизма, зато полной заботы. Она смиряется со всеми моими неизбежными финансовыми неудачами, она высказывает согласие даже с моими утверждениями… о том, что одна из важнейших составляющих моей жизни – это определенная доля спокойствия и свободы для литературного творчества… Преданность, с которой вопреки всем ожиданиям безропотно принимают такое сочетание деловой непригодности и эстетического себялюбия, – это явление столь редкое и столь похожее на святость, что человек, обладающий хоть каплей таланта, обязательно откликнется взаимным почтением, уважением, восхищением и привязанностью…»

Полагаю, что эти многословные заявления родились в ответ на предложение Лиллиан не волноваться о Соне и просто вернуться домой, из-за чего Лавкрафт и возражал, что не может позволить себе «временное уединение» от супруги, которая проявляла по отношению к нему такое безграничное терпение и понимание. Если данное предположение верно, значит, Лиллиан действительно с самого начала была настроена против брака племянника.

Правда, после декабря вопрос о возвращении Лавкрафта домой на время отложили, поскольку все вовлеченные стороны ждали решения насчет его возможного трудоустройства в музей Мортона в Патерсоне. За следующие три месяца ему так и не удалось найти работу, не считая временной должности подписчика конвертов, так что двадцать седьмого марта Лавкрафт наконец-то получил письмо с приглашением вернуться в Провиденс.

Кто стал инициатором возвращения Говарда и по какой причине? Было ли это единоличное решение Лиллиан? Или Энни тоже высказалась в пользу подобной идеи? Может, к этому причастен кто-то еще? Вот что по этому поводу писал Уинфилд Таунли Скотт после разговора с Фрэнком Лонгом:

«Как утверждает мистер Лонг, “Говард становился все более несчастным, и я опасался, что он потеряет контроль над собой… Вот я и отправил длинное послание миссис Гэмвелл, в котором убеждал ее как можно скорее организовать переезд Говарда обратно в Провиденс… в Нью-Йорке ему было очень плохо, и у меня гора свалилась с плеч, когда двумя неделями позже он садился в поезд до Провиденса»11.

Пятнадцать лет спустя Лонг поведал то же самое Артуру Коки12, однако в его мемуарах 1975 года мы находим немного другую историю:

«Моя мать быстро осознала, что, если еще хоть месяц он протянет в таких мучениях без надежды на спасение, его рассудок помутится, и отослала теткам Говарда длинное письмо, подробно описав всю ситуацию. Соня, полагаю, совсем ничего не знала об этом письме. По крайней мере, она никогда о нем не говорила, вспоминая тот период жизни. Через два дня в бруклинский пансионат с утренней почтой прибыло письмо от миссис Кларк вместе с билетом на поезд и чеком на небольшую сумму»13.

Так кто же все-таки написал тетушкам, Лонг или его мать? Второй вариант тоже вполне возможен, ведь пока