Пру подошла к мольберту и принялась изучать портрет с пока еще шаржированной головой Дорис на месте головы леди Джулиет.

— Как необычно, — прокомментировала она. — И вот такие вещи ты продаешь в Нью-Йорк? Готова поспорить, что это украшение стоит бешеных денег. Но выполнено великолепно, Уолтер. Ожерелье, во всяком случае. Я всегда считала, что у тебя больше способностей к литературе, чем к рисованию, но Дороти — помнишь мою подругу, с которой я познакомилась в больнице, когда рожала тебя? — позвонила мне вчера вечером и сообщила, что прочла в «Мейл», что ты произвел фурор в Америке. «Мейл» все-таки читает странная публика.

Грейс набралась храбрости и изрекла «Привет!» из-под простыни. Пру с Питером обернулись к ней.

— Прошу прощения, — пробормотала Грейс. — Не могли бы вы отвернуться? Моя одежда в ванной. Я Грейс, подруга Уолтера.

Затем вылезла из кровати и удалилась в ванную комнату.

— Какая чудесная фигура! — заметила Пру.

И это было правдой. За последнее время фигура Грейс поразительно улучшилась. Она похудела, талия у нее стала очень тонкой, так что Уолтер даже начал откармливать ее медовиками и орехами.

— Дороти сообщила, что у тебя, судя по всему, новая подружка, и к тому же намного старше тебя. И что в «Мейл» не очень хорошо об этом пишут. Но они, как всегда, все переврали, это свойственно всем газетам. Она совсем девочка.

— Не то чтобы мы ретрограды или кто-то в этом роде, — вступил в разговор Питер, — мы знаем, что все меняется, видим по телевизору. Это новый мир, не так ли? Но скажи, она постоянно здесь живет или только ночует?

— Живет, — ответил Уолтер.

Грейс выплыла из ванной комнаты, красивая и улыбающаяся, в футболке и короткой юбке. Все обменялись любезными приветствиями. В дверь снова позвонили. Грейс открыла.

Там стояла ее вышедшая на свободу подружка Этель в камуфляжной куртке и с выданным в тюрьме картонным чемоданчиком.

— Мне больше некуда идти, — сказала Этель. — Они выставили меня с двенадцатью соверенами, и я отдала их какому-то бездомному по пути сюда. Судя по его виду, бедолага отчаянно нуждался в дозе. Я пошла по тому адресу, что ты мне дала, но портье направил меня сюда. Ты отлично выглядишь. Сделала подтяжку или что-то в этом роде?

Зазвонил телефон, но никто и не думал к нему подходить.

После того как Барли уехал с Россом, Дорис целый час провисела на телефоне. Она позвонила на студию и попросила связаться с девушкой-искусствоведом по имени Джасмин — ее можно найти в «Булгари» — и выяснить, не хочет ли та сменить работу.

Она позвонила архитектору и велела ему разобраться со строителями. Но архитектор, извинившись, сказал, что отказывается от работы. Он привык к трудным клиентам, но Дорис превзошла всех. Однако Дорис возразила, что лучше бы ему этого не делать, поскольку в его счетах неточности с НДС, что, на ее взгляд, сильно смахивает на уклонение от налогов, да и она по его совету платит рабочим наличными, а по новым законам о предоставлении убежища это является нарушением, карающимся тюремным заключением. Архитектор, в конце концов, согласился, что продолжит заниматься домом, но станет приезжать, на стройплощадку ежедневно, а не раз в неделю, и вникать во все будет он сам, а не его менеджер.

Этот телефонный разговор оказался довольно продолжительным.

Она позвонила Уолтеру Уэллсу, но тот не ответил. Этому нужно положить конец.

Затем она позвонила леди Джулиет, чтобы узнать, не продаст, ли та египетское ожерелье, но на том конце швырнули трубку. Разговор оказался крайне коротким.

Сообразив, что к этому времени Росс уже высадил Барли, она позвонила шоферу и спросила, какого числа у Барли день рождения, а то она запамятовала. Двенадцатого декабря. Через шесть недель. Стрелец. Дорис выразила надежду, что Росс придерживается рекомендованной ею диеты и в данный момент не жует. Потому что в пятницу, когда он явится за зарплатой, ему придется пройти взвешивание. Росс ответил, что, раз ее так волнует его благополучие, пора уже выдать ему соответствующую пенсию и составить оздоровительную программу.

— Для этого уже слишком поздно, Росс, — ответила Дорис.

Она пошла на Бонд-стрит, где зашла в хорошо известный ей антикварный магазин и купила большой камин из красного дерева в шотландском стиле. Камин должны были доставить в Уайлд-Оутс на следующий день.

Затем она вернулась в «Кларидж» и позвонила в администрацию отеля, потому что горничная все еще пылесосила номер, и пожаловалась на качество ее работы. Ко дну мусорной корзины прилипла вишневая косточка, и это отвратительно.

Дорис пребывала не в самом лучшем настроении и даже сама это заметила. Но сексуальная неудовлетворенность всегда действовала на нее подобным образом.

Она позвонила дизайнеру и велела отныне работать в связке с архитектором. Она — общественный деятель и обязана уделять обществу все свое внимание. Уайлд-Оутс должен быть доделан к двенадцатому декабря. Она устраивает прием — сюрприз для Барли, и все, кто что-то собой представляет, будут на нем присутствовать. Библиотеку следует переделать так, чтобы в интерьер вписывался большой камин, который доставят завтра, и нужно обеспечить центральное место для картины шесть на три с половиной фута, которую доставят одиннадцатого декабря. Картина — ее подарок Барли, и ее откроют во время приема. Она ничего не желает слышать о его, дизайнера, проблемах, а просто хочет, чтобы все было сделано.

Она снова позвонила Уолтеру Уэллсу. На сей раз трубку взяли, но это был не он.

— А, Грейс! Старушка! — проговорила Дорис. — Передай своей игрушке, что мне нужен еще один сеанс. Сомневаюсь, что настоящий художник может работать по фотографии. Пусть придет ко мне домой сегодня в пять часов.

Барли не должен был вести себя так по-стариковски и оставлять ее маяться. Молодые мужчины не так подвержены воздействию деловых проблем. Барли заслужил то, что получит, за пренебрежение к любимице нации.

Она услышала по радио заявление министерства о том, что ассигнования на искусство сокращаются, а на научные исследования увеличиваются. Дорис позвонила в «Булгари» и сообщила, что зайдет в половине второго выбрать камни. Значит, о ленче всем придется забыть: это Англия, а не Италия. Лично она никогда не ест ленч.

Она позвонила бы подругам, если бы они у нее были.

Когда мне было чуть за тридцать, Кармайкл был еще маленьким, а Барли еще не вылез из банкротства, и нам иногда приходилось срываться с места, чтобы удрать от кредиторов, я думала, что годам к пятидесяти жизнь устаканится. И больше не будет никаких треволнений: ни ревности, ни обшаривания карманов Барли, чтобы выяснить, где он был прошлой ночью. «Не задавай вопросов, ответ может тебе не понравиться». Так однажды мне посоветовала мать. Не пришлось бы узнать, что Барли содержит какую-то дуреху в квартире в Сент-Джеймс-Вуд и все такое прочее. И удивляться его вкусу — я как-то сходила на нее посмотреть, и какой же унылой плаксой она оказалась! Барли любит, чтобы его женщины были либо спокойными — во всяком случае, такой я всегда представляла себя, — либо чудовищно энергичными и злобными, как Дорис, которая не может пройти мимо кустика травы, не раздавив его каблуком.