Днем на допросе у молоденькой следачки из прокуратуры Крюк (это была погремуха бандита) вел себя дерзко и нагло. Говорил краснеющей следачке, что ее он с удовольствием трахнул бы в любой форме, а вот ребенка – нет. Прямых улик против ублюдка не было. Прошло пять дней. И вот ночью Крюка достали из дежурки и привели в подвал, где размещался тир – гордость райотдела. Паша и Саша с ужасом наблюдали, как Голицын и Кротов, приковав Крюка к одному из столбов, долго упражнялись в стрельбе. Потом Кротов приклеил скотчем мишень над головой Крюка и они приготовились к стрельбе. Крюк жутко закричал, пообещал, что сознается во всем, и реально навалил в штаны. Честно говоря, Саша тоже обоссался вполне реально.

Быков еле дождался утра, чтобы позвонить Лене. Она ответила сразу, будто бы ждала этого звонка. После обычных любезностей, но без пафосных охов и ахов Лена сразу же в лоб сказала:

– Владимир, вы мне симпатичны, но проблема состоит в том, что ни на работе, где меня окружают друзья мужа, ни в городе я себе никаких вольностей не позволяю. Вы тоже, наверное, женаты?

– Нет, Лена, я не женат! Мне в этом плане легче.

– Странно! Мужик в вашем возрасте и с вашей внешностью уже должен быть кем-то стреножен! Кроются ли за этим, мягко говоря, какие-то странности?

– Нет, Лена! Я обычный. Просто не встретил еще ту, от которой хотелось бы иметь детей.

– Ладно, поверим на слово. Итак, вернемся к истокам. Для начала давайте встретимся. К себе домой я не приглашаю и к вам не пойду. В городских ресторанах даже в парике и черных очках я появляться боюсь. Так какой же выход?

– А действительно, какой?

– Вы мужик, вы и предлагайте.

– Ну хорошо. Давайте выедем за город.

– А что мы там будем делать?

– Природа, Лена, сближает. Побродим по лесу, посидим у воды, поболтаем ногами… Да мало ли что?!

– Странно, но мне почему-то ваше предложение представляется привлекательным. Осталось только выбрать живописный район.

– Ну, с этим как раз проблем не будет. Скажем, Безлюдовка вас устроит? Там у моего приятеля дача. Ничего особенного, банька прямо у воды. Зато стилизация под древнерусский быт. Пахнет свежестью и плохо струганной доской.

– Ладно, Владимир, остановимся на Безлюдовке. Только уговоримся сразу: никаких глупостей. Первая встреча ознакомительная. Купальник я, конечно, возьму, но когда надевать буду, вы отвернетесь.

Последняя фраза была сказана голосом оператора службы спасения одиноких извращенцев – секса по телефону, и Быков возбудился.

Они договорились на субботу, так как в этот день Ленин муж заступал на сутки на дежурство.

Профессор Яковцов был в прекрасном расположении духа. Он сидел на веранде любимого ресторана «Бухара» в удобном плетеном кресле и беседовал со своим старым приятелем «за жизнь». Приятеля звали Виктор Могильный. Невзирая на мрачную фамилию, он был человеком позитивным и веселым. Чем конкретно занимался Могила, как любовно называли его друзья, никто не знал. Знали только, что человек он был небедный, занимал активную жизненную позицию и имел многочисленные связи практически во всех областях коммерческой деятельности. Они давно не виделись, и оба были рады встрече. Невольно нахлынули воспоминания, а вспомнить друзьям было что.

– А помнишь, Витя, конец 70-х? Я все хочу тебя спросить. Ты в те времена был очень богатым среди нас. А что ты тогда делал?

– За давностью лет, Женя, я могу тебе рассказать, хотя хвастаться, в общем, такими делами не принято.

– Ну, колись, не хами.

– Ладно, расскажу. Я тогда провожал отъезжающих евреев.

– Что значит «провожал»? Я тоже многих тогда проводил из своих знакомых. Но богаче от этого не стал.

– Видишь ли, Женя, я провожал не знакомых, а отъезжающих. Почувствовал разницу?

– Нет, если честно, объясни.

– Объясняю. Вспомни, тогда выехать хотели все. А выезжали немногие. Плюс ходили вполне обоснованные слухи, что в 80-м, на Олимпиаду, выезд закроют. И если семья получала разрешение, то, тщательно подготовившись, закупив все необходимое, приобретала билеты и накануне отъезда устраивала прощальный вечер или прощальную ночь. Мы тогда активно занимались боксом, были в отличной форме и, узнав о том, что Рабиновичи, например, завтра утром уезжают, вечером врывались к ним на квартиру и избавляли счастливую семью от некоторых дорогих вещей и ценностей. Попросту говоря, грабили несчастных. Расчет был на то, что заявлений не последует. И расчет этот оправдывался. Несчастные люди плевали на все, лишь бы только уехать. К тому же они думали, что это комитетская провокация.

– Надеюсь, эти, с позволения сказать, операции были безболезненными?

– Не переживай, Евгений. Они были безболезненными и бескровными. Люди даже разговаривали шепотом. А наш визит воспринимали, как правило, философски, как еще одно испытание судьбы, ниспосланное Небесами или их Богом избранному народу.

Оба приятеля рассмеялись, но улыбки эти были скорее грустными, чем веселыми… Такая она, молодость 70-х.

Друзья выпили по глотку божественного «Киндзмараули», и Виктор раскурил кальян.

Евгений, не выносивший дыма, к кальяну относился терпимо, но, как врач, никому не рекомендовал эту восточную сладость.

– А как же ты отошел от этого, с позволения сказать, бизнеса?

– Видишь ли, Женя, какие-то уроды убили Мишу Дубинского. Такая, кажется, у него была фамилия. И тогда поднялся гвалт, перетрясли весь город. Да и цеховые дела приносили уже приличный доход, и всякие там гоп-стопы и «уборки» чужих квартир стали делом опасным и неблагодарным.

Виктор бросил кусок шашлыка подбежавшей к ним бродячей собачонке.

– А знаешь, Жека, я тут вспомнил смешной эпизод, связанный с тем временем.

– С каким временем? – рассеянно спросил Яковцов.

– С тем, Жека, когда в моде была пословица «Жена-еврейка – это не роскошь, а средство передвижения». С тем временем, когда ходил анекдот о том, что Юрию Гагарину хотят поставить памятник в Израиле как национальному герою – за то, что он первый сказал: «Поехали!» Так вот, тогда было много ограничений для отъезжающих. В частности, разрешали обменивать на валюту только сто рублей, и то на главу семьи. Даже если в семье, к примеру, пятеро детей, а все равно только сто рублей. Тогда на них давали по курсу нацбанка семьдесят-восемьдесят долларов. И дополнительно разрешалось обменять тридцать долларов на собаку, если она есть. Естественно, все эмигрирующие выезжали с собаками. Люди ловили первую попавшуюся шавку, надевали на нее ошейник, называли «Шарик» – и вот они, желанные лишние тридцать долларов. Разумеется, как только поезд пересекал границу империи зла, из всех окон вагонов летели эти несчастные собаки. Дошло до того, что для жителей приграничных западных районов это стало стихийным бедствием. Целые стаи одичавших собак бродили вдоль государственной границы СССР как живое напоминание о нашей мудрости и свободе!