Последний день пути был омрачен тучами, затянувшими небо. Спиридон натянул тулуп, кони пошли быстрее, словно стремились найти укрытие от непогоды. Гоголь и Багрицкий убивали время в разговорах. Обсудив вчерашнее нападение со всех сторон, они пришли к выводу, что стрелять мог какой-нибудь местный помещик, одуревший от скуки и пьянства. Обдуманное покушение казалось все менее вероятным. Откуда злоумышленники могли узнать о приближении путешественников так рано? Они не помнили, чтобы их хоть раз обгонял по дороге гонец на взмыленном коне. А если и так, то как стрелок определил нужную бричку, да еще в момент остановки?

Согласившись со всеми этими доводами, Багрицкий поднял бровь и заявил:

– Но бесовщину я бы тоже не стал со счетов сбрасывать.

– У названия Бессарабии совсем другой источник происхождения, – сказал Гоголь.

– Откуда ты знаешь?

– Я ведь не только литератор, но и историк тоже, брат. В институте преподаю, к архивам допущен.

– И что тебе про Бессарабию известно? – заинтересовался Багрицкий.

– Тут когда-то румынская династия правила, – стал объяснять Гоголь. – Они-то и прозывались Бесарабами, а вовсе не бесами.

– Одно другого не исключает, Николай. И что там дальше?

– А дальше румыны с турками сцепились, и пошла катавасия. Кого сюда с тех пор только не заносило! Молдаване, болгары, украинцы, ногайцы... А в двенадцатом году мы Турцию обратно подвинули и весь край под себя взяли.

– Это правильно, – кивнул Багрицкий. – Нечего благодатным землям пустовать. А турки пусть у себя сидят. А то понастроили тут крепостей, понимаешь. Не дома! Скажи, брат, молдаване православные?

– Православные, Алексей, – подтвердил Гоголь.

– Тогда, значит, наши люди.

– Государь уравнял здешнюю знать с русским дворянством.

– А вот это он зря! – покачал головой Багрицкий. – Я, конечно, не имею права осуждать действия государя, но спроси он моего мнения, я бы ему сказал: «Не спешите, Ваше Величество, не спешите! Они хоть и православные, но все же инородцы, а с ними нужно ухо востро держать». Я гляжу, и одеваются они как-то диковинно, не по-нашему.

Гоголь промолчал, зная, что переубеждать поручика – занятие неблагодарное. Тот всегда стоял на своем и не понимал многих вещей. Россия правила народами рукою стальною, но облаченною в бархатную перчатку. Не отпускала далеко, однако же и не слишком стискивала за горло. Именно поэтому ее политика была успешной, в отличие от государств, пускавшихся в неприкрытые завоевания. Отсюда и происходили российские просторы, которым не было ни конца ни краю. Куда бы ни приходили русские, они приближали к себе местных людей и делали их своими. Как малороссу, Гоголю было это известно лучше, чем кому бы то ни было. С другой стороны, если порыться в родословной Багрицкого, то там наверняка каких только кровей не намешано. А ведь считает себя русским!

Раскатистый удар грома заставил Гоголя встрепенуться и выглянуть в окно. Багрицкий проделал то же самое со своей стороны, и оба одновременно воскликнули: «Ого!» Небо было уже не серым, а совершенно черным, и в дорожную пыль срывались первые капли дождя. Следующий громовый удар прозвучал гораздо ближе и громче, после чего, словно повинуясь сигналу, дождь хлынул как из ведра. Брызги хлестали в окна, так что их пришлось закрыть, и в кузове сразу сделалось темно и душно. Из-за барабанных дробей по крыше приходилось разговаривать в полный голос.

Промокший до нитки Ефрем заглянул в кузов и плачущим голосом попросил позволения укрыться от дождя. Его пустили. Спиридон мужественно оставался на козлах, гоня бричку сквозь водяную мглу. Дерюга, наброшенная им на голову, развевалась на ветру. Кнут беспрестанно гулял по блестящим лошадиным спинам, но те не могли бежать быстрее, поскольку дорожная пыль замесилась в липкое тесто и колеса увязали, покрывшись слоем грязи в ладонь толщиной. Дорога все более напоминала бурую реку, а обочины были непригодны для езды, ибо глинистая почва была скользка и ненадежна.

Какова же была радость путников, когда умаявшаяся тройка вытянула их на холм, откуда они скатились прямиком к придорожному трактиру со ставнями, разрисованными цветами в кувшинах, похожими на поросят, держащих во рту помидоры. Предоставив Спиридону и Ефрему заниматься лошадьми и вещами, Гоголь с Багрицким укрылись под навесом на фигурных столбах, отряхнулись и вошли внутрь. Теплом и запахом щей обдало их с головы до ног. Сидевшие за столами посмотрели на них, но, натолкнувшись на взгляд Багрицкого, уткнулись в свои тарелки и стаканы.

Местами глиняные стены трактира облупились, обнажив гнилую дранку. Под потолком возились воробьи, роняя на пол всякую дрянь. Нечищеный самовар ничего не отражал своими мятыми боками, а зеркало пестрело черными щербинами. Место было неприглядное, но о том, чтобы ехать дальше сегодня, не могло быть и речи: нужно было подождать, пока дороги протряхнут.

Трактирщик в красной сатиновой рубахе и жилетке выскочил гостям навстречу и спросил, чего им угодно. Багрицкий ответил, что им угодно поесть и поспать.

– Да так, чтобы еда и постели без тараканов и клопов были! – прибавил он, грозно изогнув бровь.

Трактирщик пообещал проследить, только, видно, плохо представлял себе, как станет это делать, потому что в голосе его не было уверенности. Прибывшие сели за свободный стол, отполированный до блеска чужими локтями. Пока они шли туда, посуда в буфете звякала, а кошка прекратила вылизывать себя и застыла с задранной задней лапой, тараща на них желтые глаза.

Подбежала девка, разложила перед гостями вилки и ложки, прибавила к ним один нож на двоих, солонку и перечницу, из которых ничего не хотело сыпаться.

– Хрен принеси, – распорядился Гоголь и прибавил, обращаясь к спутнику, – в дорожных трактирах совершенно невозможно есть без хрена.

Девка вспыхнула и улизнула. Вместо нее явился трактирный слуга, как две капли похожий на трактирщика и даже в одинаковой с ним кумачовой рубахе, но без бороды. Он предложил заказать кушанья по своему вкусу, а пока те будут готовиться – подняться наверх и осмотреть нумера. Товарищи, посовещавшись, решили, что поедят стерляжьей ухи, жареную утку и еще всякого разного, а комнату возьмут одну на двоих, при условии что обоим слугам найдут какой-нибудь закуток, где можно будет преклонить голову. Отдав распоряжения, парень отвел их на второй этаж, где показал им покои из одной комнаты, разделенной комодом на две половины. Расхаживая по комнате и расписывая ее достоинства, он усиленно топал ногами, чтобы распугать не успевших спрятаться мышей. Товарищи, сложившись, заплатили ему два рубля,