Потом суровая медсестра скрылась за дверью, а Тамара со всех ног бросилась к раковине, чтобы выплюнуть лекарства. А дальше события развивались по новому, совершенно неожиданному сценарию. Дверь палаты стремительно распахнулась, и на маленьком пятачке, разделяющем наши с Тамарой кровати, возникли сразу трое: все та же неразговорчивая медсестра-надсмотрщица, невысокая пожилая женщина в несвежем белом халате и молодой мужчина в синеватой робе.

Завидев их, Тамара завизжала и отскочила от раковины.

— Не хочу, не хочу! — отчаянно закричала она. — Не хочу укол!

— Ты сама этого хотела! — прикрикнула на нее суровая надсмотрщица, а мужчина в робе скрутил Тамаре руки и завалил на кровать.

Я из своего угла с ужасом наблюдала за этой сценой, не зная, что и думать, но вдруг напоролась на взгляд медсестры-надсмотрщицы и сразу отвернулась к стене. Почему? Наверное, такой приказ я прочитала в ее глазах.

Пока я рассматривала выкрашенную серо-голубой краской стену, на соседней кровати шла настоящая борьба. До меня долетали отрывистые полусдавленные Тамарины выкрики, пыхтение и скрип продавленных пружин.

— Ах, ты такая сильная у нас, оказывается! Смотри, еще дерется, — недовольно произнес мужской голос. — Тогда получай! — За этим последовал звук звонкой затрещины, честное слово, я не вру!

Сначала Тамара громко застонала, а потом тихо и жалобно, совсем по-детски заплакала:

— Ну не надо, пожалуйста, не надо… Я больше не буду… Ну не надо…

— Ничего, тебе это на пользу пойдет, — бросил мужчина и поторопил кого-то: — Ну коли же, коли, чего ждешь!

Теперь Тамара завыла, как зверь, и, судя по скрипу пружин, сделала еще одну попытку вырваться. Были еще какие-то удары, шлепки и крики, а затем все разом затихло.

— Ну вот так-то лучше, — удовлетворенно произнес мужской голос и присовокупил с издевкой: — Лежи теперь и отдыхай.

Я решилась оторвать взгляд от стены, только когда их шаги смолкли в коридоре. Еще через пять минут я тихонечко поднялась и на цыпочках подошла к Тамаре.

Тамара лежала в кровати, спеленутая, как я еще накануне, и лицо ее было бледное и безразличное, прямо восковое. Она неотрывно смотрела в потолок, и только губы ее чуть заметно дрожали, а по щекам текли беззвучные слезы.

— Что с тобой? — спросила я шепотом.

Она мне не ответила. Я вернулась на свое место и с тоской уставилась в пустоту. Медленно оглядела палату, стенной шкаф в углу снова привлек мое внимание. Сама не знаю почему он так меня притягивал и одновременно страшил, на дне души копошились какие-то неясные воспоминания. С минуту поколебавшись, я осторожно, словно шла по краю пропасти, приблизилась к нему. Собравшись с духом, решительно распахнула одним рывком обе дверцы одновременно…

Ничего ужасного я там не увидела, только пустое нутро, обшитое рыжей фанерой. Впрочем, не совсем пустое, потому что в углу на ржавом гвозде висел заношенный белый халат. Вот и всё. Но запах, запах был мне знаком, такое ощущение, что он в меня впитался чуть ли не с рождения. Запах слежавшегося грязного белья, карболки и пыли. Не знаю, чей голос приказал мне это сверху, но я зажмурила глаза и шагнула прямо в шкаф, вернее, сначала стала на колени, а потом подобрала ноги и закрыла дверцы изнутри.

Сразу стало темно и душно, а затхлый запах усилился. Кровь застучала у меня в висках, это уже было со мной, было, когда-то давно, в какой-то другой жизни, которую я никак не могла вспомнить. Такое чувство, что шкаф — это мое единственное воспоминание, знак ОТТУДА. ОТКУДА?!! Потом я стала задыхаться и кричать: «Выпустите меня отсюда!» А через какое-то время поняла: мне только кажется, будто я кричу, потому что горло перехватил спазм. Тогда я стала колотить по двери… и она распахнулась. Ну да, она ведь и не была заперта, но почему я думала…

Тамара застонала, и этот стон заставил меня отвлечься от мыслей от шкафа. Между прочим, это было трудно, виски опять сдавило, как обручем…

— Ты что? — позвала я Тамару.

Она снова не ответила, только обратила ко мне бледное мученическое лицо. Мокрое! Но не от слез, это были крупные капли пота. Они набухали на ее лбу, щеках и подбородке, как волдыри.

Я наклонилась над ней и простыней протерла лицо, горячее, словно противень, только что вынутый из духовки.

— Да у тебя жар! — отдернула я руку.

— Это укол… — пошевелила она обметанными губами.

Жар буквально на моих глазах сменился ознобом, ее стало ломать.

— Х-холодно… — простучала она зубами.

Я притащила со своей кровати одеяло и набросила его поверх Тамариного, но, кажется, ей это не помогло.

— Как больно… — пожаловалась она.

— Что у тебя болит? — спросила я.

— Все… — выдохнула Тамара и протяжно застонала.

С каждым разом Тамарины стоны становились все более долгими и жалобными, пока не слились в один, бесконечный, выматывающий душу…

В какой-то момент я не выдержала и бросилась к запертой двери палаты.

— Помогите! Здесь человеку плохо! Очень плохо! — надрывалась я, а в коридоре — ни звука. Вымерли они там все, что ли?

Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем в замочной скважине повернулся ключ.

— Что случилось? — На меня в упор смотрела суровая надсмотрщица.

Но я уже успела рассмотреть за ее спиной доброго доктора Леонида Борисовича и обращалась исключительно к нему:

— Видите, как ей плохо! У нее нестерпимая боль!

Доктор вежливо отодвинул меня в сторону и подошел к Тамаре, посмотрел, как она мечется, вся спеленутая, и попенял суровой надсмотрщице:

— Зачем вы ее здесь оставили?

— Так изолятор был занят, — насупилась та. — Только что освободился.

— Немедленно перевести, — распорядился Леонид Борисович.

Мне не терпелось рассказать ему, как все произошло, поэтому я схватила его за рукав халата и заглянула ему в глаза.

— Это все от укола… Ей сделали укол, и она сразу почувствовала себя плохо… У нее все болит, — торопливо докладывала я, опасаясь, что Суровая меня прервет.

— Я понял, понял, все понял, — пробормотал доктор и бросил еще один взгляд на громко стонущую Тамару. В нем, этом взгляде, не было даже намека на сочувствие, только досада и брезгливость…

Через десять минут Тамару увезли на каталке, а вечером я в первый раз не проглотила таблетки, а спрятала их за щекой. Хуже мне не стало, это я могу сказать точно, а потом меня начали посещать сны.

* * *

Сначала мне приснился отец. Во сне я даже не видела его лица, но точно знала: это он. Я жаловалась, что меня запирают в темном шкафу, а он возмущался. Куда-то уходил, а возвращаясь, говорил:

— Больше никто и никогда не посадит тебя в шкаф, я этого не допущу. Но ты тоже должна сопротивляться, потому что на свете очень много темных шкафов. Обещаешь мне?