— Не же… ды!.. зна!.. — выдохнула дама на весь трамвай и, держась за ухо, вскочила и бросилась на выход «по головам».

Кокуркина быстро ухватила задом освободившийся стульчик, села и блаженно вздохнула.

«Надо было ей еще про СПИД сказать и про то, что я теперь голубая», — вспомнила утрешнее происшествие с ней Дарь Иванна, но было уже поздно.

Кв. 47, ВЕРСИЯ КОКУРКИНОЙ

По ночам в подъезде «Z» ходило по этажам и нажимало на звонки привидение бывшего прокурора Бархатова.

Те, кто его видел, а это в основном была жительница третьего этажа кв. 42 Дарь Иванна Кокуркина, утверждали — старый прокурор был одет только в одни трусики «Танго», на глазах у него была повязка, как у Фемиды, только из женского лифчика с люрексом, и прокурор изредка делал фрикционные движения, предварительно прошептав: «Извините…»

— Какой бред! — стыдили Кокуркину соседи. — Дарь Иванна, Бархатов до сих пор жив!

Массивная дверь, за которой жил бывший прокурор Бархатов, всегда была тщательно закрыта. В глазок величиной с блюдце зорко просматривал лестницу, подходы к четвертому этажу и всех проходивших мимо его квартиры людей, старик в инвалидной коляске — обезноживший когда-то прокурор.

То, что у соседки Альбинки, как называл Альбину Бархатов, появились деньги, он понял, насмотревшись в глазок, еще 15 мая и был готов, а к чему именно, вы поймете чуть-чуть дальше.

НАТАША 24 июня

Я вышла из роддома в 2 часа дня, меня никто не встретил. В кулечке, который мне вручили на выходе, попискивала моя Глафира в подаренном одеяльце в серо-голубую клетку и паре тонких пеленок с больничными штампами.

Конечно, я знала, куда идти, и постояв у роддома, чтобы обрести равновесие и привыкнуть снова ходить, а не лежать, сделала первый шаг к аллее, через которую была видна проезжая часть Весеннего проспекта. Глафира рванулась из свертка и пискнула громче, когда мы с ней втиснулись последними в городскую «четверку» — местный синий с белой манишкой трамвай.

На шестой остановке я сошла, держась за ребристый поручень, Пакет с вещами разорвался и выпал из рук. Я как раз наступила на косметичку, спрыгнув прямо на нее. Низ живота тянул, сердце хотело пить, а в горле кололо. Был жаркий до безобразия день. Трамвай зазвенел и как по маслу поехал дальше, а я, собрав одной рукой вещи и завернутые в газету документы, сложила все в пакет и, ухватив покрепче Глафиру Дмитриевну, тихо пошла в сторону Архангельской улицы.

Я вошла в подъезд, набрав код. Перед этим на меня недоуменно высунулась и смотрела из окна Кузькина — пожилая тетка с тремя подбородками…

— Вы к кому? — скрипуче спросила она, чуть не вывалившись из окошка.

— Я тут живу с мужем, — прижав Глафиру поудобнее к животу, сказала я пересохшим ртом. — Дайте попить.

— Ну, на, попей! — пошарив где-то за спиной, она вытянула и сунула мне полбутылки «Колокольчика».

— Спасибо, тетя Ир, — я проглотила теплой приторной жидкости и охнула.

— Лифт не работает, — высунувшись из своего окна по пояс, старуха не сводила с меня глаз. — Тебя Наташкой зовут?..

— Да, ну я пойду, — я сделала два шага к подъезду, Глафира пискнула, а Кузькина вдруг сказала мне вслед:

— Не торопись!

На первом этаже пахло собачатиной. Мы жили в 36 квартире, а в 34 жила вместе с тремя собаками — Князева, уже вышедшая на пенсию дама, очень старая. Без мужа, без детей, с тремя собаками дворянских кровей, которые провоняли всю площадку первого этажа.

Я свернула за угол и обомлела. Дверь в 36 квартиру была не просто закрыта, на месте личинки замка белела полоска бумаги со штампом «ОПЕЧАТАНО»…

Сама дверь, неделю назад прошитая аккуратными стежками по красному кожзаму, сияющая шляпками медных гвоздей, выглядела неважно, словно ее выламывали, а для придания устойчивости кое-как отремонтировали…

— Чего стоишь? — с лестницы спросил меня спокойный голос. Я оглянулась и увидела в темноте странную фигуру.

— Их посадили всем кварталом! — с уверенной интонацией давно сумасшедшего человека сказала Атаманова с 8-го этажа и потрясла пустой кошелкой, в руках ее были спички.

— Каким кварталом? — повторила я, прижимая к груди свою ношу.

— Всех квартирантов загребли, — не слушая меня, продолжила Атаманова, староста подъезда.

«Видали мы таких старост», — покосилась я на красную повязку на рукаве…

— А кто ж еще убил? Кому она, к черту, нужна? С дебилом своим? А? — громогласно заявила «староста подъезда».

— Что-о-о? — пересохшим ртом спросила я, но Атаманова торжественно прошла мимо и вышла из дома, хлопнув дверью так, что мне на голову посыпалась штукатурка.

— Сумасшедшая бабушка, ой, ой, — сказала я, боясь подходить к опечатанной двери, пакет с вещами снова упал, а дверь квартиры напротив открылась внезапно и из нее на меня прыгнули три собаки с мокрыми слюнявыми мордами.

* * *

— Я не верю, — утерев слезы и разжав зубы, повторила я, — не верю.

Слабость навалилась на меня, как мешок с мукой на бродячую кошку. Низ живота болел, ног я не чувствовала. Глаша лежала на подушке в центре дивана и одна из собак положив черные лапы рядом с головой ребенка с мерцающим удивлением в глазах смотрела на спящую Глашу и шевелила своими собачьими бровями.

— Я не верю, скажите, что вы пошутили, — попросила я и посмотрела на бесцветную старушонку в желтом халате, которая сутулясь сидела напротив, поддерживая рукой подушку с Глашей.

— Я точно знаю, — подбирая слова, тихо, с интонацией «врач-больной», очень вежливо сказала Князева и отвела взгляд. Ей было уже за 80, но умозрительно она казалась моложе — этакая куколка из сундука. Обычно такое бывает с людьми, сохранившими ум, и еще, если тело не превращается от старости в мешок костей или гору жира. Некоторые люди умудряются пристойно стареть…

Глафира проснулась и быстро открыла глазки, черная собака заволновалась, высунула язык и восхищенно замахала хвостом, производя им ветер.

— Ав, — тихо сказала она и взглянула на нас, — ав, ав!

— Проснулась, — не своим голосом пропела Анна Львовна, — попочка сладкая! Люблю, не могу!

Я улыбнулась и, погладив руку старушки, не спрашивая, охнув, пошла в ванную мыть руки. Глафиру надо было кормить.

ОКАЗЫВАЕТСЯ…

Все вещи, небольшая сумма денег, пеленки и все, что купили для ребенка — осталось лежать в тридцать шестой квартире, как раз за стеной, на которую я сейчас смотрела. Все это было абсолютно недоступно для меня, за опечатанной милицией дверью. Да черт с ними, с вещами…

Но в среду, ровно пять дней назад, Нину Ивановну с сыном убили. Ночью… Подожгли…

Анна Львовна на мои возгласы только прижимала руку к губам и моргала глазами. Наконец, подождав пока я уложу Глафиру на подушку, рассказала все, что знала сама.