Мои 19 лет на тот момент были плохими советчиками в той ситуации, в которую я попала. Звонить бабушке я не хотела категорически — еще помрет, думала я, что же с коровой тогда будет? Такие фортеля судьбы, к сожалению, не по уму моей бабули, мудрость не коснулась ее чела своим крылом, зато одарила таким криком, что лучше ей ничего не знать и пребывать в неведенье. К тому же, моя простая и бесхитростная бабка — совершенно безденежная и вряд ли могла мне помочь. Вот так.

ЕСЛИ БЫ НЕ ГЛАФИРА

Если бы не Глафира Дмитриевна, я была бы в ту ночь дома, и ничего не произошло!

Если бы не Глафира Дмитриевна, что было бы со мной? Осталась бы я жива?

Я ни на минуту не сомневалась — все было не так, как пытаются мне растолковать. Дьявольское совпадение. Топор у него в руках… но, может, он защищался?

Причина! Ведь нет причины — убить женщину, которая нас приютила, разрешив заплатить, когда будут деньги. А ее слабоумного сына? Его-то за что? Косноязычный замкнутый подросток с открытым мокрым ртом и остановившимся взглядом. При этом он выглядел — абсолютно неопасным мальчиком. Конечно, незнакомец мог его испугаться, но присмотревшись — нет, нет и нет.

Нина говорила, что у него бывают приступы злобы, когда он ломал вещи, рвал на тряпки одежду, кидал из окна железки, но я этого ни разу не видела. За два месяца я только в последние дни видела, как он ругался с матерью…

За окном помалкивала ночь. Уже третья ночь, как я вышла из роддома, и вдруг мне пришло на ум…

Таня Дубинина… Ну, почему Таня ни разу не навестила меня? Мы так нежно, действительно нежно подружились! Я ничего не понимаю…

— Не спишь? — появилась за моей спиной Анна Львовна в длинной, как у привидения, рубашке с двумя пуговицами величиной с тарелки. — Наташа, я знаешь, что придумала, послушай бабку, и согласись!

Я повернулась.

— Давай влезем в 36 квартиру и заберем твои вещи? А то у тебя даже тапок нет — вон, босиком шлепаешь третий день…

— Да, — кивнула я и не двинулась с места.

— Да! Пошли! Пошли! У тебя ключ есть?

— Есть, — эхом ответила я. — А пломба?

— Прислюним обратно! — беспечно махнула рукой старушка и побежала к двери.

В подъезде гулко шуршало какое-то невидимое чудовище… Это ветер залетал в разбитое окно и гонял пакет по парадному. Я подняла и, расправив, повесила его на ручку двери 33 квартиры. Ни души и ни звука приободрили нас настолько, что мы, взглянув друг другу в глаза, быстро побежали к опечатанной квартире, и я попыталась открыть верхний замок, потом нижний, повернула ключ, дернула дверь, она даже не шелохнулась, едва только скрипнула.

— Дай я! — задышала мне в ухо Анна Львовна и, наступая на подол своей рубашки, начала прокручивать ключом оба замка и толкать дверь коленкой. Мы так старались, что замерли на месте и тихо вскрикнули, на прозвучавший сзади вопрос:

— А чего это вы тут околачиваетесь?! — рявкнул на всю лестницу голосище.

— Ай-ай! — было очень страшно.

— Соседки мои!.. — голосом, которым обычно говорят „убью!“ спросил пьяный в лоскутики Винников из 33 квартиры. — Ну, што, поймал я вас? Теперь вы у меня — во где! — и помахал кулаком у нас перед носом, сперва перед князевским, потом обернулся ко мне. И едва не упал, мне пришлось его поддержать, так его немилосердно штормило и качало.

— Без меня теперь и воровать не можете? — без перехода завопил он и со всей дури шваркнул кулаком по двери.

— Хрясть! — скрипнула и упала вовнутрь дверь, а Винников, потеряв точку опоры, влетел туда же и с воплем:

— Наливай хозяйка щей, я привел товарищей, — упал, подобрал под себя ноги в грязных бахилах и затих на коврике.

— Хорошо, хоть собак закрыли, с собой не взяли, — держась двумя руками за сердце, тихо сказала мне Анна Львовна, и я поразилась ее спокойному дыханию — меня-то всю трясло!

— Тшшш, — прижала палец к губам старушка, — тшшш…

Но из 33 квартиры ни жена, ни дочь Винникова не вышли и даже не поинтересовались, кто тут упал; наверное, спали.

Мы опасливо переступили через клянущего во сне какого-то Леву из Могилева Льва Винникова.

— А дверь?

Дверь и правда представляла собой печальное зрелище и висела лишь на одной нижней петле.

— Давай, Наташ, мы ее приставим чуть-чуть? Ты берись за край, и я за край.

У меня после родов болело все, чем я воспользовалась, чтобы выносить и подарить этому миру такую замечательную девочку, но оставлять дверь в таком состоянии было просто непростительно: мало ли кто мог пройти наверх, пусть и в третьем часу ночи.

— Две калеки, ты да я, — пошутила Анна Львовна, когда мы, наконец, обливаясь потом, поставили дверное полотно на место. — Включай свет!

— А как же? — опешила я.

— Так без света ничего не видно! — махнула рукой Анна Львовна. — Включай!

И я включила.

Длинный обшарпанный коридор, обои, которых теперь уж не печатают, стоптанная обувь в углу, и на вешалке чужие вещи от съехавших жильцов, тряпки, которые не жаль было забыть.

— Ну што, б… ! — вдруг поднял голову и обвел нас злющими глазами Винников. — Што-о-о?! Давай, чоль, штаны снимай!

Я вздрогнула, а Анна Львовна вздохнула и, накрыв половиком Льва Винникова, погладила его по лысой башке.

— Спасибо, мать! — поблагодарил за половик шофер-ас, закутался и задышал, как во сне.

— До времени, — поморщилась Анна Львовна, и мы сделали по шагу.

— Посадили твоего, а те-то куда делись — Мазут с Саркисом? И бабы? Наташа? Я их и не видела больше, всю неделю в окно гляжу. Может их тоже?..

— Что-что? — я зашла в комнату и встала у порога — все наши нехитрые вещички валялись по полу.

— Кто же это все тут порвал? — поднимая разорванные и сваленные в кучу памперсы, смятые пеленки, распашонки в пакете, дошла до окна Анна Львовна. Майки, трусики, носки под ногами, мой единственный шелковый платок — нежно-синий с белыми гиацинтами под столом, словно об него кто-то вытер ноги.

— Да-а…

— Вот — видите?..

Сваленная на пол одежда, распоротая подушка, разрубленный диван и мягкая его в цветочках плоть с пружинами, выдвинутые ящики в комоде, разбитое зеркало на полу, вывернутые карманы всех наших вещей, не осталось ничего целого и нетронутого. Ничего. Все было кем-то схвачено, прощупано, рассмотрено и потом кинуто, как мусор в общую кучу.

— Что-то я не пойму…

— И я…

— Не он! — показала, как дирижер на оркестр, на кучу рваных вещей Князева.

— Если ему что-то было нужно, он и так знал, где искать, — кивнула я.

Все, не порванное и целое — белье и обувь — поместились в две простыни.