– Подожди бригадир – Володя удержал мою руку в своей – тут такое странное дело, не знаю, говорить или нет. В общем, когда мужики твоего парня оживляли, я вокруг костра прошелся, оружие высматривал. Метрах в тридцати увидел куски шкуры, похоже, рассомаха вашего пса сожрала, вот что странно.

Действительно странно, для Серого рассомаха не проблема, тем более себя защитить от нее. Надо Жору, когда он оклемается, поконкретнее расспросить, темная какая-то история получается. Провалялся он с пару месяцев, я навестил его раза три, не могу завести разговор про собаку, язык не поворачивается, да и он в сторону смотрит, все больше молчит. После выписки стал проситься в отпуск, я не настаивал, дел особых не было, пусть идет. Долго я терпел, пока Галина, его жена к нам в гости не пришла.

– Гера – начала она с порога – прости, не утерпела, но с Георгием что-то творится, боюсь я его, по ночам зубами скрипит, днем слова не скажет, весь отпуск дома просидел, носа не высунул. Дел невпроворот, а он только водку глушит. Отлаяла я его пару раз, раньше бы взъерепенился, а сейчас спокойно выслушал и опять за свое. Для меня не привыкать в больницу передачи носить, Вам без приключений, как без пряников, но тут что-то непонятное творится. Поговорил бы ты с ним, а, боюсь я его, ей-богу боюсь.

Захожу, сидит мой Жора в кресле, и телевизор смотрит, трезвый, как стеклышко. Посмотрел он на меня так, как – будто ждал давно, шасть в другую комнату и несет оттуда какую-то бумажку. Читаю, заявление об уходе.

– Извини бригадир – сказал он, глядя на экран, – но разговора не будет. Забирай бумагу и иди.

– Пойти-то я пойду, пойти не долго – говорю я ему в спину – только знаешь Жора, не круто ли это после двадцатилетней дружбы?

– Хочешь знать подробности, как я тварью стал – он обернулся ко мне – твоей дружбе этого так хочется?

– Хочется – отвечаю – что пойму тебя знаю, не знаю приму ли?

– Пошли на кухню – он поднялся с кресла – а то дочь скоро придет.

– В общем, откопал меня Серый – начал он свой рассказ, стоя у окна, – за шиворот на поверхность выволок, помогал я ему как мог, ногой пошевельну, от боли в глазах темнеет. Ни карабина, ни рюкзака, хорошо, что спички в бушлате зашиты. Дополз я до бурелома, шину себе смастерил, теперь хоть как-то двигаться можно, хотя бы дров набрать для костра. Серый возле меня крутится, стал мне сушняк таскать. Обогрелись, сидим, думаем, что дальше делать. Ясно, до деревни мне не дойти, даже, если поползу, то на пути замерзну, редколесье вокруг. Остается сидеть на месте, и Вас дожидаться. Двое суток просидели, тишина, по ночам кто-то шарится вокруг нас, Серый рванул в темноту, слышу, грызня началась, сейчас только без собаки остаться, тогда хана. Вернулся он, грудь в крови, дышит как паровоз. Улегся, стал рану зализывать. Утром пополз я посмотреть, кто к нам приходил, на следы рассомахи наткнулся. Этот лесной черт в покое не оставит. Серый куропатку под снегом раскопал, принес. Что там с этой куропатки, одни перья да мослы, брюхо подводит. Думаю, бог с этой рассомахой, отобьюсь как-нибудь, надо Серого к Вам посылать, да только как это втолковать ему, гулять он горазд, но далеко не уйдет. Подтащил его к себе, домой тебе надо Серый, говорю, домой, домой давай. Смотрит он на меня спокойно и вразумительно, как-бы говоря, совсем ты разум потерял, и ни с места. Голос я повысил, потом матом стал орать, отталкиваю его рукой, а он руку клыками ловит, игру паразит затеял. Наорался я до хрипоты, сил уже нет, смотрю, погрустнел мой пес, крутанулся на поляне и потрусил в сторону гольца, остановился, смотрит на меня, мол, ты не передумал. Давай, давай Серый, говорю ему в след, не подведи только. Под вечер ночные гости пожаловали, да целых две, стали круги вокруг меня наматывать, глазенками сверкают. Запустил головешкой в одну, ощерилась, но не уходит. Сзади треск, оборачиваюсь, еще одна, метрах в десяти. Привет, в кольцо взяли. Пока я с ближней разбирался, чувствую, меня кто-то за ногу тянет, оборачиваюсь, рассомаха вцепилась в унту и тянет меня от костра, вторая ей на помощь спешит. Полоснул я ее ножом по морде, заревела, отскочила в сторону, вдруг собачий лай, Серый на поляну вылетел и сходу сшиб эту тварь в костер. Затрещала как факел, с ревом рванула в темноту, а пес уже со второй сцепился, катаются клубком по снегу, хрипят, рвут друг друга. Расцепились, рассомаха кишки по снегу волочет, собака за ней. Серый ко мне, ко мне, кричу, компанией, они его быстро уделают, минут через пять вернулся, хромая. На правом плече кусок мяса вырван, по животу раны от когтей, свалился рядом, сидим, отдыхиваемся оба. Из темноты раздался отчаянный рев, а потом хруст и чавканье, похоже они свою товарку на ужин пустили, которую Серый не добил, оголодали бедные. Ну а дальше плохо стало, Вас нет и нет, от голода забываться стал, хорошо, что рассомахи отстали, или боялись при собаке сунуться. Когда в себя приходил, гнал его от себя, как мог, очнусь, а он опять рядом лежит. Не бросил.

Жора замолчал, последние слова он говорил через силу. Я смотрел ему в спину, что тут скажешь, конец ясен, живой стыд или мертвая гордость, вот и выбирай.

– Пойду я Жора – я поднялся со стула – бумагу твою еще месяц продержу под стеклом, не придешь, отдам в дело. Мне не стыдно за тебя.

– Я же просил его, просил, богом умолял – он повернулся ко мне, по его небритому лицу текли ручьем слезы, – а он смотрит на меня, как на икону. Когда нож достал, он и с места не сдвинулся, только глаза закрыл и морду на лапы положил. Что же мне теперь, куда, самому что-ли в петлю лезть?

Гера полез за сигаретой, комбат молча смотрел на огонь, глазами полными слез. Мне в спальнике тоже пришлось долго утираться, история стояла перед глазами, как живая картина.

– Знаешь, Андрей – Гера поднялся – я к собакам куда спокойнее отношусь, как к оружию, наверное, но этого пса мне не забыть, сколько бы их впереди не было. Собака же обыкновенная, а двум мужикам жизнь переехала.

Глава 7. Прощание.