– Что вы усмехаетесь, Корнеев? – нахмурился капитан.

– Короче, – опускаясь на скамью, сказал я.

После того, что я пережил в Грозном, меня ничем невозможно было напугать. Захотят арестовать, так я сбегу – мои ребята же мне и помогут. Еще и капитану люлей навешают. Так что уйти в бега не проблема. А жить я могу где угодно, хоть на свалке с бомжами. Но это вряд ли... Я стал прокручивать в голове возможные варианты моего дальнейшего существования. Неторопливо прокручивал. Время у меня было. После моего «короче» капитан минуты три буравил меня ошалевшим от возмущения взглядом.

– Я вас не понял, Корнеев, – наконец родил он.

Я лишь пожал плечами в ответ. Плевать мне, понял он что-то или нет.

– Да, распустились вы здесь... – посетовал следователь.

Я посмотрел на него просительно-требовательным взглядом. Хватит вокруг да около ходить, дело пора говорить.

– Вы, Корнеев, наверное, знаете, что нарушили подписку о невыезде? – заговорил капитан.

– Приказ у меня был...

– Ну, я не знаю, основание это или нет...

– Короче.

На этот раз он не возмутился. Понял, что лебезить перед ним я не собираюсь.

– Если короче, то заехал я к вам, Корнеев, так сказать, по пути. Должен сообщить, что все обвинения с вас сняты...

Начало разговора не предвещало ничего хорошего. А тут такой поворот... Или я ослышался?

– Обвинения, говорю, с вас сняты... – словно делая над собой усилие, повторил следователь.

– Так оно и должно так быть. Не трогал я его...

– Там целая история, Корнеев...

Капитан достал из нагрудного кармана куртки пачку «Мальборо» в белой упаковке. Я такие в Москве курил – супер. Любезно предложил мне сигарету. Я решил отказаться и даже сунул руку в карман за дешевой «Примой», но передумал. Человек приятную новость принес, а я оскорблять его буду. Взял сигарету, закурил. И так легко на душе вдруг стало... Еще бы мир в радужные тона окрасился. Но вряд ли это когда произойдет...

– Рухлин, можно сказать, сексуальным маньяком оказался, – еще больше ошеломил меня капитан.

– В каком смысле?

– Ну, не в самом прямом...

Оказалось, что, пользуясь своим положением, Аркадий Васильевич домогался своих студенток. С кем-то получалось, с кем-то нет. Одну студентку он взял силой. Пострадавшая заявление в милицию писать не стала, но все же история получила огласку. Этим и объяснялись его неприятности на работе, о которых говорила Вика. Что за неприятности, не говорила. Может, скрыла, может, не знала. Но, так или иначе, Аркадию Васильевичу в институте сделали клизму. Ставился вопрос об увольнении. И уволили бы, если бы не брат потерпевшей. Он подговорил дружков, подкараулил Рухлина возле дома, когда он выносил мусор. Содержательная беседа закончилась для физрука реанимацией...

– Он же по жизни ненормальный, – с презрением к Викиному отцу заметил я.

С презрением к отцу, но не к ней... А что, если эта мразь и сделала Вику женщиной? Что, если он домогался и получал в пользование родную дочь?.. Эта мысль вогнала меня в самый настоящий ступор. Упади сейчас под ноги граната без чеки, я бы просто физически не смог выйти из транса, чтобы среагировать.

– Да, за что боролся, на то и напоролся... – соглашаясь, кивнул капитан.

– Как это все далеко, – в раздумье усмехнулся я.

– То есть...

– Так далеко, как будто все это из другой жизни...

– А-а, да, наверное... Я слышал, у вас тут такая заварушка была...

– Заварушка – это пирушка с мордобоем. А у нас война, капитан...

– Ну да, ну да... Я мог бы и не заезжать к вам, Корнеев, но раз уж такая оказия. В общем, дело в отношении вас закрыто, так что можете дышать свободно. А я поеду, мне в Ассиновскую надо...

– Неспокойно там.

– Ничего не поделаешь, работа такая. А то вы тут, наверное, думаете, что мы штабные крысы? – с упреком спросил капитан.

Угрызений совести я не почувствовал, но все же стало немного неловко. Нехорошо я думал о следователе прокуратуры – щеголь, чистюля. А ведь он действительно мог мимо меня проехать и не сообщить мне приятную новость. А не проехал. И дальше ехать собирается – пусть и не в самое пекло, но нарваться на засаду может запросто. И не боится, потому что у него тоже есть чувство долга...

– Да, кстати... – спохватился следователь.

И передал мне два запечатанных конверта.

– Вот прихватил, от родителей твоих и от девушки...

Конверт с письмом от родителей приятно согрел душу, а с письмом от Вики – вызвал жаркий прилив чувств к сердцу. И смягчилось сердце, и подступили слезы к глазам.

– Спасибо вам, товарищ капитан!

– Да ладно, чего там... – растрогался следователь.

Письма я читал в землянке. Разумеется, начал с того, которое прислала Вика.

«Здравствуй, Корней!..» Не любимый, не родной, просто Корней. Ну да ладно... «С наступающим Новым годом тебя! Желаю тебе всего самого лучшего. И главное, счастья в личной жизни. Пишу это письмо с мыслью о тебе. Прошу у тебя прощения за себя и за маму, ведь мы думали, что это ты избил моего отца... Наверное, следователь тебе все рассказал. Но ты ему не верь. Отец мой совсем не такой, его оговорили. Тебя же тоже оговорили, но ты ни в чем не виноват... Ладно, не буду тебя утомлять. Скажу, что очень соскучилась по тебе, жду не дождусь, когда ты вернешься домой... Твоя мама говорила, что вашу часть отправили в Чечню. Не знаю, что вас там ждет, но предчувствие у меня тревожное, как бы не случилось чего. Береги себя. Помни, что я жду тебя. Жду тебя живого и здорового, но если вдруг что-то случится... Тьфу-тьфу, не хочу даже думать об этом, но все же, если вдруг что, я все равно хочу быть с тобой... Пиши мне, буду ждать ответа, как соловей лета. Не прощаюсь! До следующего письма! А лучше – до встречи!..»

Письмо было написано мелким четким почерком, и несколько грамматических ошибок, которые я заметил, казались вовсе не досадной случайностью. Вика поздравляла меня с наступающим Новым годом, значит, письмо было написано еще до того, как страна узнала о «героическом» штурме Грозного. А может, в России вообще никто не знает, как мы сгорали в огненном котле... Лучше бы Вика ничего не узнала. Ведь она так волнуется, переживает за меня. Ждет меня с войны. Живого и здорового. Но если вдруг я стану калекой, она не отречется от меня... Про любовь она не написала ни слова. Но этим чувством была пронизана каждая строчка. Она любила меня. Она очень меня любила... И я очень ее любил. Очень-очень. Я обязательно выживу на этой войне, обязательно вернусь домой, чтобы поскорее обнять и прижать к сердцу свою любимую...

А война продолжалась. Не успел я ответить на долгожданное и многообещающее письмо, как в роту прибыло пополнение. Сорок шесть солдат второго года службы – из нашей же дивизии – с техникой и вооружением. Ротный с ходу оседлал пополнение, и нас вытащили из нор. Десятого января начались занятия по боевой и тактической подготовке. Действия пар и троек на подходах и внутри зданий, разведка целей, правила применения ручных гранат при ведении боевых действий в городе, элементы военно-медицинской подготовки и так далее и тому подобное. Меня к занятиям ротный не привлекал, и вовсе не потому, что я все знал и умел. Причиной была моя раненая нога. Рана хоть и затянулась, но лучше лишний раз ее не трогать.