но это был явно не конец истории. Подумал Федор, увидев полу сумасшедший блеск в глазах коменданта.

– Жизнь этой молодой красавицы, умницы и, наверное, комсомолки на вашей совести, товарищи партизаны. Помогите даме, Клаус!– махнул рукой, жадно осматривая толпу. Шпигель торопливо подтолкнул Сатину в веревке. Руки девушки были связаны за спиной, потому и удавку накинул ей на шею он сам.

– А кто же у нас исполнит волю мою, а?– Бааде увидел в толпе Полухина, стоявшего недалеко от Подерягина, который прятался, как мог, уверенный, что в этом страшном спектакле и ему уготована роль.– Кто тут у нас? Бургомистр Полухин! Прошу на сцену…

Василь весь какой-то съежившийся, сгорбленный с низко опущенными плечами поплелся на помост, поминутно спотыкаясь на ровной брусчатке. Народ настороженно смотрел на его движение, провожая где-то заинтересованными, где-то полными ненависти взглядами.

– Это наш передовик! Лучший бургомистр, я бы сказал! Именно в его вотчине была попытка подрыва эшелона, потому ему и досталась честь нанести смертельный удар.

В какой-то момент Федору стало жалко Петькиного кума. Он выглядел затравленным, жалким и испуганным, прекрасно понимающим, что сейчас придется убить невинного человека, убить, чтобы спасти свою жизнь. В глазах Василя стояли слезы. Он боялся поднять голову, чтобы не напороться на осуждающие взгляды горожан. Бааде его ломал, ломал при всех раз и навсегда, отрезая ему все пути к отступлению.

– Василий…Прошу к станку!– комендант указал на короткий рычаг, вмонтированный в помост. Сатина не рыдала и не плакала. Наоборот была спокойна и умиротворенна. Глядя прямо перед собой, она что-то шептала очень тихо, практически про себя.

– Василий!– повысил голос Эрлих, видя, что Полухин не двигается.

– Полухин!– Клаус Шпигель толкнул его вперед чуть сильнее, чем надо было. Он запнулся, но устоял на ногах.

– Прошу…– кивнул снова на рычаг Бааде.

Толпа затихла, замер и дед Федор, чувствуя, как отчаянно бьется его собственное сердце, готовое выпрыгнуть из груди.

– Не…ее..– замотал головой Полухин что-то невразумительное.

– Вы что-то хотели сказать?– позади бургомистра щелкнул взводимым курком Шпигель.

– Аааа!– кажется, в этот момент Василь вместе с криком зажмурился, дернул за короткий рычаг, распахивая под Сатиной пустоту, в которую ее хрупкие точеные ножки мгновенно провалились. Тело дернулось на затянутой петле, закачалось под собственным весом. Учительница захрипела и затихла. Толпа выдохнул. Плакал в этот момент не только Федор, вытирая рукавом пиджака слезу, покатившуюся по небритым щекам холодной струйкой. Плакала вся площадь.

– Спасибо, мой дорогой друг. Вы в очередной раз доказали нам вашу личную преданность,– ободряюще похлопал по плечу остолбеневшего от ужаса Полухина комендант.– Пойдите вниз…

Василь не двигался. Он просто не мог, замерев в одном положении, будто парализованный.

– Полноте вам!– его подтолкнули с помоста. Он зашатался, спустился с лестницы и только сейчас обернулся на висящую женщину. Ее глаз были открыты. Лицо чуть посинело, но не было ужасным, как бывает у висельников. Сквозь карие глаза, замершие навсегда, светилась частичка неиспользованной доброты, которую дарила учительница своим ученикам.

Как будто пьяный, шатаясь, Василь и забыл про односельчан, шагая к «Опелю». Комендант настороженно проводил его взглядом, пока тот не сел в кабину, а потом продолжил:

– Это последнее предупреждение, господа партизаны. Напоминаю, последнее! Завтра все будет согласно тем расценкам, которые я уже озвучил. Думайте!

16

«Взять языка!»

Декабрь 1942

Вот уже полгода прошло, как их перебросили на фронт. Приближался Новый 43-й год, А Петр до сих пор не понимал, зачем провели эту передислокацию. Все внимание сейчас было приковано к Сталинграду, где два смертельно раненых тигра пытались перегрызть друг другу глотку на последнем издыхании своих возможностей.

На их участке фронта изменилось за это время. С июля месяца они лишь несколько раз вступали в столкновение с противником, сменив 145 стрелковую дивизию, отправившуюся под Сталинград. Скорее всего, немцы решили проверить новые части, прибывшие из резерва, провели атаку, но были встречены плотным заградительным огнем из всех видов вооружения и отступили. Честно сказать, но Петр так и не увидел до сих пор вблизи немецкого солдата. Фашист выглядел каким-то придуманным образом, бродящим среди окопов первой линии за выброшенной на землю колючей проволокой. И это его вполне устраивало.

Гришка Табакин успокоился. Такая война ему нравилась. Он все чаще улыбался, меньше ворочался во сне и реже стал говорить о своей скорой гибели, а вот Прохор Зубов – в силу своего юного возраста злился и очень хотел попасть на настоящее дело, лицом к лицу встретившись с противником. Каждый вечер он заходил в их блиндаж и рассуждал о том, как бы хорошо было опрокинуть немцев одной лихой атакой с криками «ура» и создать условия для наступления основных сил. Слушая его слова, Петр не спорил, боясь снова быть обвиненным в недостаточном патриотизме, посмеивался. Надеясь, что сразу же после первого настоящего боя лейтенант перегорит, и будет радоваться вместе со всеми вынужденному затишью.

– Еще навоюешься,– как-то сказал он ему, когда они остались в блиндаже,– на наш век войны хватит!

– Петр Федорович!– восклицал Прохор, делая страдальческое лицо.– Да что же эта такое! О чем эти светлые головы в генеральных штабах думают?! Против нас же только румыны, венгры, да итальянцы стоят! Их опрокинуть – расплюнуть! Неужели, они этого не понимают?

Понимают…В этом был Петр уверен. Какая-то внутренняя уверенность подсказывала ему, что их бои еще впереди, что где-то там, в Москве, уже штампуют планы будущего крупного наступления. Где и им найдется работа, а эти спокойные денечки они будут вскоре вспоминать с тоской.

Косвенное тому подтверждение он получил, стоя на часах в промерзшей, припорошенной свежим снегом траншее. Прислонившись спиной к стенкам окопа, он дремал, изредка поглядывая на заснеженное поле, на котором после атаки полугодичной давности остались стоять нетронутыми сгоревшие остовы немецких танков, постепенно заносимых снегом. Чуть левее остался стоять броневик, у которого прямым попаданием разнесло передок. Неожиданно справа раздались непонятные шорохи и негромкие голоса. Кто-то шел прямо на него по узкой траншее и тихо переговаривался.

Перехватив поудобнее автомат, Петр стал, как положено, изобразив вид, словно зорко наблюдает за позициями противника. Голоса приближались. Из-за изгиба окопа на него вдруг выдвинулись две фигуры, в одной из которых он легко узнал командира их дивизии Франца Иосифовича Перховича. Его спутник был Подерягину не знаком – крепкий круглолицый мужчина невысокого роста с простыми чертами лица. Он замер, направив согласно уставу на них автомат.

– Стой! Кто идет?– окликнул он их, передергивая затвор.

– А…Подерягин! – обрадовался Перхович.– Это ты…– Петр даже не мог подумать, что