– Он приходит к нам в салон на эпиляцию ног, – быстро пояснила она. – Некоторые игроки Премьер-лиги делают эпиляцию, говорят, это помогает улучшить аэродинамику.

– Или повысить чувствительность, – засмеялась я.

Но Долл даже не улыбнулась. Она очень серьезно относилась к своей профессии. Долл хотела стать косметологом с тех пор, как в пять лет ей подарили на Рождество куклу, у которой после стрижки снова отрастали волосы. Она была младшим ребенком в семье и единственной девочкой, так что ей позволялось играть с мамиными старыми помадами, тенями и подводками. Однажды, когда нам было по семь лет, Долл экспериментировала с макияжем, используя меня в качестве модели. Моя мама пришла в такой ужас, что наши семьи несколько недель не садились в церкви на одном ряду.

– И между прочим, он пригласил нас на новогоднюю вечеринку, – сказала Долл.

– Нас?

– Ну ладно, меня, но он сказал, что ты тоже можешь прийти.

– Спасибо, но я, пожалуй, откажусь.

– Ой, да брось. Если ты пойдешь со мной, мы сможем там быть хоть до утра. Ты же знаешь мою маму.

Мою маму всегда немножко тревожила наша дружба с Долл – мама считала, что Долл на меня плохо влияет. А вот миссис О’Нил, наоборот, всячески поощряла нашу дружбу, потому что я была примером для подражания: много читала, всегда знала, что нам задали на дом, и все такое.

– А что делать с Хоуп? – спросила я, пытаясь найти повод для отказа. – Папа наверняка уйдет в бар.

– Она может остаться у нас дома.

– Мне нечего надеть.

– Не строй из себя этакую Золушку, – сказала Долл.

– Значит, решено? – спросила я.

– Ты поедешь на бал, – ответила Долл.

И только когда Фред Маринелло открыл нам дверь в канун Нового года, я все поняла. Он улыбался во весь рот. В детстве у него были кривые зубы, но не так давно несколько зубов ему выбили мячом, и теперь на их месте красовались ровные белые коронки.

Он жадно оглядел Долл с головы до пят. Потом, как будто не заметил меня раньше, сказал:

– Тесс!

Даже в балетках я ростом была выше Фреда, а парни его типа не знали, как на такое реагировать.

– Прими мои соболезнования по поводу мамы, – сказал он. – Она была очень милой женщиной. Кстати, эта прическа тебе идет.

Обычно свои длинные кудрявые волосы я забирала в хвост, чтобы не мешались, но в тот вечер Долл поработала над ними, выпрямив и уложив на косой пробор, так что часть волос свешивалась прямо на лицо. Тряхнув головой, я чувствовала запах средства для укладки.

– Это Долл постаралась, – ответила я.

– Не только красавица, но и талантище, – Фред поцеловал Долл в губы.

Я почувствовала себя полной дурой. Я так хорошо умела придумывать истории про незнакомых мне людей по обрывкам фраз и просмотрела все признаки первой большой влюбленности лучшей подруги. Теперь, вспоминая наши разговоры о «единственном избранном» и «второй половинке», об итальянских семьях, я понимала, что все было довольно очевидно.

– И давно? – спросила я, когда мы снимали пальто в спальне родителей Фреда и проверяли перед зеркалом, не размазалась ли помада на зубах.

– Ну, я не была уверена, что это серьезно, – ответила она, словно извиняясь за свое молчание.

– И как, серьезно?

– Он зовет меня Марией Д.!

– И тебе нравится?

Долл звали Марией Д. только учителя в школе, чтобы отличить ее от Марии Лоудерс, которую звали Марией Л.

– Мне кажется, это так по-взрослому, – ответила Долл, оправляя обтягивающее платье из черного гипюра.

Я посмотрела на свое отражение. Рядом с Долл мой рост еще больше бросался в глаза, потому что она была миниатюрной, идеально сложенной красоткой. Когда мы ходили на вечеринки или в бар, я всегда чувствовала себя рядом с ней суровой компаньонкой, приставленной для пригляда, а не лучшей подругой. На мне были черные джинсы и красный бархатный топ с воротником-хомутом плюс помада в тон из новой палетки, которую Долл подарила мне на Рождество. Этакий намек на моду пятидесятых. Иногда мне казалось, что я родилась не в свое время, что мода другой эпохи пришлась бы мне больше к лицу. У меня были длинные ноги и узкие бедра, и на мне хорошо смотрелись брюки. Но «верх» у меня был на пару размеров больше. Как утешала меня мама, фигура пловчихи, после того как одна из олимпийских пловчих стала моделью для рекламы косметики.

Я не могла понять, чем вызвано мое неприятное чувство. Я завидовала Долл, потому что она перешла на другую ступень отношений, или просто злилась на то, что она скрыла это от меня? Не то чтобы мне нравился Фред или я сама имела на него виды, нет, даже если бы он мне и нравился, у меня не было никаких шансов – не моего полета птица. Неужели я была такой жалкой, что даже лучшая подруга не решилась поделиться радостью, что она встречается с парнем своей мечты?

На вечеринке были в основном ребята из нашей выпускной параллели, но было и несколько парней постарше, видимо, футболистов. Гостей я для себя сразу разделила на три группы. Те, кто знал о том, что у меня умерла мама, улыбались мне или спрашивали: «Ну как ты?», на что я могла ответить только: «Хорошо». Вторая группа не знала о маме, те спрашивали, нравится ли мне учиться в университете, так что им приходилось все объяснять. В итоге на все соболезнования я научилась отвечать простым «спасибо». Но тогда получалось что-то обыденное, как благодарность за комплимент. Были и совсем новые люди, но представиться и завязать с ними разговор у меня не хватало смелости.

Мои сверстники уже все устроились на работу, вели разговоры об ипотеке или покупке новой мебели, а я словно вернулась назад во времени – работала в начальной школе, где все мы учились.

– О боже, я так боялась миссис Коркоран! – сказала Чериз Маккуори.

– Я до сих пор ее боюсь!

Мы пили розовое игристое из Испании – каву. В то время еще была в моде кава, о просекко тогда никто и слыхом не слыхивал.

– Повезло старушке Долл, да? – проговорила Чериз. – Вот уж точно «выйдет замуж за миллионера».

– Ну это если она выйдет замуж за Фреда, а он станет миллионером, – ответила я.

В ответ Чериз на меня посмотрела так, как, бывало, частенько на меня глядела в школе. В выпускном альбоме под ее фото была подпись: «Станет моделью». Хотя сейчас она всего лишь была продавцом в отделе № 7 обувного магазина.

Под моим фото в ее альбоме было написано: «Станет учительницей». Наверное, потому, что я была занудной зубрилкой. Мама всегда хотела, чтобы я стала учительницей, я же не была в этом так уверена. А теперь тем более. В учительской школы Сент-Катбертс царила строгая иерархия. Мы, помощники учителей и воспитателей, сидели в своем уголке и ели сэндвичи, пока остальные учителя собирались вместе и жаловались друг другу на ужасный план обучения и на объем работы на дом. Не похоже было, что жизнь у них веселая.