Эти два недостатка при учете ВВП наложились друг на друга, поскольку существенная часть роста сферы услуг после 1980 г. приходилась на деловые и профессиональные услуги, в том числе совершенно новые виды деятельности, принадлежащие информационно-телекоммуникационному сектору. В своей книге, вышедшей в 1996 г., я отмечала, что хотя ВВП рос уже целое десятилетие, его буквально нельзя было пощупать, ведь прирост добавленной стоимости полностью приходился на те или иные виды нематериальных товаров[79]. Лекало, рассчитанное только на материальные товары, плохо подходит для национальной экономики, которая становится все менее осязаемой.

Из всего вышесказанного следует вывод: ВВП не служит и никогда не предназначался для измерения уровня благосостояния. Он измеряет производство. Как мы уже видели в гл. I, создание меры экономического благосостояния было одним из устремлений Саймона Кузнеца, одного из первопроходцев национального счетоводства. Но потребности военного времени отодвинули эту задачу на второй план, так как главной целью было измерение производства и производственных возможностей, необходимое, чтобы достигнуть максимальной эффективности в использовании скудных материальных ресурсов и труда. Если цель – разработать меру экономического благосостояния нации, то ВВП не следует брать за отправную точку. А следовательно, любой, кто пытается исправить ВВП – путем гедонических индексов или более решительные мер вроде тех, что выдвигают критики ВВП (их мы рассмотрим в следующей главе), – идет против изначального смысла этого показателя.

Античная трагедия строится вокруг трех элементов: гордыни (hubris, хюбрис), умопомрачения (ate, ате) и возмездия (nemesis, немезис). В 2008 г. старый сюжет разыгрался в новой постановке, и сценой для финансового кризиса стал весь земной шар.

Сначала была гордыня: господствующую модель экономического роста провозгласили верхом совершенства. Несомненно, у этой модели была почва в виде новых технологий; но свою роль сыграли и финансовое дерегулирование, и идеология «свободного рынка», и глобализация финансов и торговли. В 1990–2000-е годы глобализация захватывала все новые сферы и страны и одновременно с этим множилось число ее противников, считавших, что она создает слишком сильные и неблагоприятные побочные эффекты. Главную пищу для критики дал рост глобального неравенства – уровень ВВП на душу населения в богатейших странах вырвался далеко вперед по сравнению с самыми бедными странами, по большей части расположенными в тропической Африке. Большинство экономистов (включая автора этой книги) считали, что, хотя критики глобализации исполнены лучших побуждений, они заблуждаются, так как экономические силы, которым они противятся, на деле улучшают жизнь во многих развивающихся странах, в особенности в Индии и Китае, хотя при этом сохраняется меньшинство бедных стран, совершенно отрезанных от международных потоков финансов и торговли вследствие внутренних конфликтов или безобразного политического руководства. Основная часть экономистов были уверены, что глобализация, включая растущий объем международных инвестиций, несла положительные изменения. Свое убеждение они обосновывали главным образом тем, что в Индии и в особенности в Китае, стремительно включавшихся в глобальный рынок, бедность сокращалась. Это осталось верным и после кризиса. К категории формирующихся рынков (emerging markets) присоединился ряд новых стран: Индонезия, Нигерия, Гана, Мозамбик.

Но рост ВВП в развивающихся странах в течение 2000-х годов, а также головокружительный подъем в странах БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай) и в несколько меньшей мере в странах с формирующимися рынками таил в себе угрозу, воспитав у биржи гордыню. Тут и там гласили о «новой парадигме» экономического роста, будто бы возникшей благодаря технологиям и росту производительности. День ото дня на прилавках книжных магазинов появлялись книги вроде «Индекс Доу – 36 000» или «Иррациональный оптимизм» (термин, изобретенный Аланом Гринспеном)[80]. Некоторые экономисты поспешили предостеречь: если пузырь лопнет, катастрофы избежать не удастся[81]. Но большинству было спокойнее верить, что финансовые рынки как-нибудь выплывут, чем пророчествовать о катаклизмах, рискуя навлечь на себя гнев. Идти в разрез с мнением остальных и делать резкие и неприятные прогнозы решались только самые смелые. Кроме того, были веские основания полагать, что даже если рынки покатятся вниз, американская ФРС найдет выход из ситуации, поскольку после 1987 г. в период председательства Гринспена такой сценарий повторялся неоднократно. На монетарную политику смотрели как на надежное средство стимулирования экономики, способное спасти биржу, если ей потребуется помощь. По сути дела, сам председатель ФРС был одним из наиболее горячих приверженцев «новой парадигмы».

Теперь мы хорошо знаем то, чего не знали до 2008 г.: финансовые рынки порождают не только иррациональный оптимизм, но и массовое мошенничество, обман (включая самообман) и манипулирование рынком. Не говоря уже о полной потере нравственных ориентиров, которая затронула и финансовый, и корпоративный мир, вызвав отвратительные проявления алчности. Даже теперь большинство представителей финансовой и деловой элиты искренне не понимают, насколько дико выглядят их нравственные стандарты. Многие недоумевают, почему их так несправедливо третируют, обвиняя в финансовом и экономическом кризисе. Этот ход мысли – что есть только несколько «гнилых яблок», а в целом система управления финансовой отраслью и большими компаниями исправна, – тоже не лишен заносчивости.

Ну и как в классической трагедии, за гордыней последовало безумие. Приступов безумия хватало. Бонусы в миллионы долларов и фунтов стерлингов, которые элита выплачивала сама себе (ведь комитеты по вознаграждениям, в свою очередь, состояли из тех же самых людей). Токсичные финансовые инструменты, наплодившие риски и ставшие источником заражения. Успокоительный самообман и бездействие регулирующих органов, слишком близко сросшихся с представителями делового мира, которых они должны были опекать. Но прежде всего, утрата целеполагания – чему должен служить бизнес? Максимизации краткосрочной прибыли или даже акционерной стоимости своих инвесторов? Или же все-таки производству товаров и оказанию услуг потребителям на взаимно выгодной основе, пусть и неведомым для самих потребителей образом? Ведь увеличение прибыли и стоимости акций – это побочный эффект, а не самоцель[82].

Сюжет трагедии близился к развязке, и настал черед Немезиде появиться на сцене. В середине 2000-х годов, несмотря на недавний опыт финансового краха в Азии и взрыв пузыря доткомов в 2001 г., так называемая англо-саксонская версия капитализма выглядела безупречной. Ее величие прославляли такие публицисты, как Томас Фридмен, автор книг «Лексус и олива» и «Плоский мир»[83]. Их главный посыл можно выразить так: пускай начатое путешествие не доставляет вам большого комфорта, но обратной дороги нет, ведь капитализм победоносно проникает во все уголки мира. И все-таки сомнения в правоте подобной точки зрения начали копиться еще до окончания 2007 г., когда наступил финансовый кризис.