— А вы сами шьете свои... оболочки? — попыталась разрядить обстановку Вера.

— Ну, как сказать. И я, и не я. Вот тут у меня, — Жозефина сделала широкий жест в сторону швейной машинки, — Коко Шанель шьет. Этот образ меня редко посещает, здоровье не позволяет уже столько выпить. Но уж если посетит — то я всем девочкам сразу новые платья придумываю. Вот, кстати, вы на мне сейчас видите последнюю разработку модного дома Коко Шанель. Бедняжка, она совсем не спит, все время трудится, потому койку я ей застилать не стала.

— А не обидно, что большая часть кроватей вечно пустует? — спросил практичный Петр Алексеевич.

— Они пустуют не вечно. У меня же компании собираются — со мной весело. Раньше еще друзья приезжали, но теперь все за границу норовят. Вот и этот тоже, небось, в Эквадор к своему Каманчу намылился.

— Котик, не злись, ничем я не мылился, — приторным голоском проговорил Живой. — Ты же знаешь, как я тебя люблю. Я вообще на Гоа хотел рвануть, там мне бесплатную вписку на три месяца обещали, вайфай, скутер, массаж — все включено.

— Ну, а я про что говорю! Но я не обижаюсь. Я вообще девушка покладистая! За это и выпьем.

— За здоровье! — храбро произнесла Вера.

— Нет такого тоста — «за здоровье», — обернулась к ней Жозефина. — Это все в Голливуде придумали, чтобы опорочить нашу российскую действительность. Можно сказать — выпьем, тяпнем, будем здоровы, за присутствующих здесь прекрасных дам, вздрогнем, накатим...

Разгорячившись, Жозефина опорожнила сначала свою рюмку, а потом и Муркину После этого с хозяйкой случилась очередная метаморфоза.

Новый выход вся компания встретила аплодисментами: Жозефина предстала настоящей красоткой. Старомодное крепдешиновое платье с алыми маками, светлые кудряшки, к которым была приколота очаровательная маленькая красная шляпка, босоножки на шпильке, макияжа — ровно столько, сколько нужно.

— Знакомьтесь, волки позорные! Манька-Облигация пришла. Вызывающе немножко, да? Я так на медкомиссию в военкомат ходила. Мне этот коновал в погонах говорит: ты, говорит, физический мужчина и должен в штанах ходить. А что из того, что я физический мужчина? Женщины вон все в брюках, и ничего, менты не вяжут. А он мне говорит: это, говорит, подрыв генофонда. А я ему говорю — если таких, как вы, всех подорвать, то нация спасется и мы всех врагов победим.

— Эти наряды, наверное, недешево стоят, — покачал головой Савицкий. — Кризис вас не коснулся?

— Меня? Еще как коснулся! У меня кризис среднего возраста уже третий год продолжается, я от этого еще больше пить начала.

— Я имею в виду — на вашей работе, — уточнил Петр Алексеевич.

— О, у меня теперь такая работа — никакой кризис не потопит. Я теперь на свадьбах Сердючкой пою. Только вот от друзей жениха приходится отбиваться — у меня для этого специальная звезда на голове. Ею так шандарахнуть можно, что сразу всякое желание порочить честную девушку пропадет. Они же, быдлы эти колхозные, нувориши, гопники, считают: если одеваешься женщиной, значит, ты — пассивный, и тебя спьяну можно всякими словами называть и даже бесчестить! А я совсем не пассивная! У меня активная жизненная позиция! Я на все марши с геями хожу, хотя сама я не пидор.

— У вас, может быть, даже дама сердца имеется? — невинно поинтересовалась Вера.

— Сейчас нет, сейчас я в поиске. Активном — прошу заметить. Но я дважды был... женат. То есть жената... Нет, женат.

— А развелись зачем? Когда они прознали о ваших склонностях? — уточнил Савицкий.

— Прознали! Да они меня за эти муки, можно сказать, и полюбили. Первая, конечно, засранка, не любила меня. Она на мой богатый гардероб позарилась. И потом, при разводе, половину платьев оттяпала — больше-то у меня ничего не было, мы тогда еще у ее родителей жили. Родители думали, что у дочери мужик работает по ночам, а по вечерам к ним в гости подружка приходит. Ну, я на прощание глаза-то им раскрыла. Когда змеища эта, дочура ихняя, прошмандовка, мои вот этими самыми руками платья пошитые в свой гардероб запихивала, я им все сказала! Они меня в дверь выталкивают — а я блажу на всю лестницу! Соседи понабежали, такой красивый скандал был, пальчики оближешь! А вот со второй женой мы на свадьбе познакомились. Обе были подружками невесты и в четыре руки букет поймали. Невеста была дородная, букетище у нее был такой, что мне одной не удержать, а вдвоем мы кое-как справились. Ну и решили, что это — судьба.

— Зачем же развелись, если судьба? — удивилась Вера.

— Так ведь эта кикимора меня закодировать пыталась! От пьянства, понимаешь? Чтобы я, значит, не пил и не кроссдрессничал. Решила, что пора нам ребеночка завести, а ребенку, говорит, нужны папа и мама, а если у него, говорит, такая папа, как ты, будет, то у него образуется травма детства. А о моей травме кто подумает? У меня знаете, какая душа нежная? Короче, повязала меня эта гнида бесстыжая, с санитарами, со скорой помощью — караул, у мужа любимого запой!

— Приезжают, а муж-то — в платьице. Все, белая горячка налицо! — живо представил ситуацию Петр Алексеевич.

— А вот хрен вам по всей морде! Я как раз была в элегантном таком брючном костюме, Лайму Вайкуле представляла, они и не поняли ничего. Схватили и волокут, а я вся на измене такая, ору, уже всякую элегантность растеряла — лишь бы спастись от этих инквизиторов от медицины. Спасибо вот Пашка, друг настоящий, на тот момент в Питере проездом случился, выкрал меня, практически из-под иглы вытащил. Тут и сказке конец. Вернулась я домой грустная, но решительная, и мы развелись.

— А дальше? Дальше?!— воскликнула Вера.

— А дальше я уже решила не сочетаться законным браком. Я же влюбчивая. Вот, например, ты, Верочка, мне уже очень симпатичная стала.

— Давайте вздрогнем, тяпнем и будем здоровы! — быстро наполнила рюмки Мурка.

Вздрогнув и тяпнув, хозяйка вновь удалилась в свою гримуборную.

— Концерт окончен? Можно поговорить о делах? — спросил у Живого Савицкий.

— Не думаю, — покачал головой Паша.

В следующем образе Жозефина Павловна стала как будто выше ростом — вероятно, благодаря босоножкам на высокой платформе. На ней был то ли длинный свитер, то ли короткое платье, перетянутое по талии черным поясом. Ноги, оказавшиеся довольно-таки стройными, обтягивали блестящие черные брюки. Длинные пальцы чуть выступали за кромку обуви, но это смотрелось трогательно, беззащитно и вместе с тем — продуманно.

— Рената Литвинова, что ли? — опознал Савицкий.

Жозефина поглядела на него огромными сумасшедшими глазами и несколько раз едва заметно кивнула.

— Ну, вот, — присаживаясь на краешек стула, произнесла она. — Просто если чувствуешь так, как чувствую я, то слова не нужны. Вы, наверное, подумали тут себе: клоунесса, чудик. И да, и нет. А я живая, понимаете? Люди сейчас такие, что не поймешь — из пластика они или из мяса, а у меня еще и душа. Я могу повеселить людей, нет, мне не сложно, но хочется другого. Вы меня понимаете, Петр?