— То есть нам еще и отказать могут? — изумился Петр Алексеевич.

Живой оставил этот вопрос без ответа.

Такси остановилось перед домом, стоявшим почти на набережной Невы неподалеку от Троицкого моста. Они поднялись на лифте на последний этаж.

Паша уверенно нажал на кнопку звонка. Возле него висела розовая бумажка, на которой каллиграфическим, как у учительницы младших классов, почерком было выведено:

Жозефина Павловна

Вам откроют, если сочтут нужным

Петр Алексеевич хотел было прокомментировать и это, но тут в замочной скважине заворочался ключ, и дверь распахнулась.

На пороге стоял худой длинноволосый парень в экстремально-малиновых семейных трусах по колено и в застиранной, но чистой майке, явно не по размеру. Левая бретелька кокетливо упала с его плеча, но он не спешил ее поправлять.

— Жози, привет! — заулыбался Живой. — Отлично сегодня выглядишь!

— Пауль, ты опух, что ли, там в своей Москве? Где ты Жози увидел? — хмуро поинтересовался его собеседник.

— Ой, Сеня, это ты! Извини, не признал. А почему ты до сих пор трезвый? Мы тебя разбудили? Познакомься, это мои друзья — образцовый семьянин и талантливый бизнесмен Петр Алексеевич Савицкий. Если бы ты пил что-нибудь, кроме горючего, то оценил бы тонкий вкус придуманных им лимонадов. А по левую руку от меня ты можешь видеть прелестную научную работницу из Парижа, будущую лауреатку Нобелевской премии, княжну Веру Собакину.

— Нормальный прогон, — кивнул Сеня, элегантным жестом изъял у Живого недопитое пиво, залпом осушил бутылку, вернул владельцу и тут только обратил внимание на свой наряд.

— Ой, мальчики, девочки, я в таком виде, а вы молчите! — вдруг пискнул он почти на октаву выше. — Мне надо переодеться! Павлик, проводи их на кухню, пока козлина спит.

Надежды Петра Алексеевича на то, что они поселятся в скромной артистической квартире, разбились о грубую реальность образцовой питерской коммуналки. Пока компания шла темным длинным коридором к световому пятну в конце тоннеля, он грозно спросил у Живого:

— Кто это был? Это и есть Жозефина?

— Вы имели редкое удовольствие лицезреть Жозефину Павловну в трезвом состоянии. Я уже и сам забыл, что такое бывает. Сеня — в своем естественном, я бы сказал, природном обличии — самый обычный, заурядный, да к тому же, как вы заметили, довольно-таки хлипкий чувачок. Но стоит ему выпить, как прекрасный образ Жозефины начинает проступать, подобно фотографии, опущенной в раствор проявителя.

— И как сильно она будет проступать? — спросил Савицкий.

— Зависит от количества раствора.

— А кто такая Козлина? Это старинное женское имя? — поинтересовалась Вера.

— Это современное мужское состояние, — вздохнул Савицкий. — К сожалению. Как бы нам не пришлось отбиваться от агрессивно настроенных соседей.

— У Жозефиночки в таком настроении козлина — любой представитель мужского пола, который не оценил какую-нибудь там ее очередную юбочку или шляпку, — успокоил его Живой.

Коммунальная кухня привела княжну в совершеннейший восторг. Покуда она разглядывала стены, на которых жильцы при помощи мелка от тараканов нацарапали разные слова (кому на что хватало фантазии), шкафчики с посудой (некоторые были закрыты на замки), газовые плиты и разделочные столики, вернулся Сеня.

Вернее будет сказать — произошло явление Жозефины. Ее тело облегала красная туника, выгодно подчеркивавшая невесть откуда взявшиеся формы. Из-под туники выглядывали немыслимые зеленые шаровары, заправленные в мужские ботинки до колена. В ушах прелестницы болтались позолоченные кольца, каждое — размером с хороший браслет. Черные волосы были забраны в высокий хвост. Довершала образ ярко-алая помада.

«Атаманша, как живая!» — чуть было не воскликнула Маша, но вовремя спохватилась: вряд ли Вера Собакина в своем парижском детстве смотрела культовый советский мультфильм «Бременские музыканты».

— Что, фраера, расселись? Ждете особого приглашения? — поинтересовалась атаманша. — Я на рынок сейчас, мне там перетереть надо кое с кем. А вы давайте ко мне! И чтоб тихо сидели! В гримуборную — ни ногой!

И, напевая себе под нос «Говорят, мы бяки-буки...», дивное создание удалилось.

— Цыганка! — захлопала в ладоши Вера. — Сейчас она целый табор сюда приведет! Как мило, Паша, что вы привезли нас в такой экзотический дом.

— Как это все понимать? — строго спросил Савицкий.

— Да все нормально, расслабьтесь, друзья! Жозефиночка отправилась на Ситный рынок, это тут недалеко. Поругается, примет по дороге рюмашку и вернется вся такая благостная. Я же ее знаю. Пройдемте, товарищи!

Живой провел всю компанию обратной дорогой через коридор, уверенно открыл дверь, нащупал на стене выключатель и сделал приглашающий жест.

Они оказались в большой комнате с высоким потолком.

По правую руку от входа стояли в ряд три двухэтажные кровати, купленные, вероятно, в «Икее», но превращенные — при помощи разного рода покрывал, настенных ковриков и полочек, кружевных балдахинов и думок горкой — в домик очень рослой куклы Барби. Кровать, стоявшая возле окна, чуть отличалась от своих товарок: первый этаж занимала швейная машинка, заваленная лентами, лоскупками, кружевами, нейлоном и латексом. Возле машинки высился портновский манекен, стыдливо закутавшийся в оренбургский пуховый платок.

Слева от входа стоял круглый стол под кружевной скатертью, окруженный стульями с резными спинками, выкрашенными белой краской. Рядом была еще одна дверь — видимо, в запретную гримуборную.

По стенам комнаты были развешаны вырезанные из журналов портреты звезд кино и эстрады, обрамленные кружевами, ленточками, оборочками и искусственными цветами. С особой любовью были украшены двое: крошечный Пушкин и огромная Пугачева.

— Постсоветский хендмейд! — воскликнула Вера, указывая пальцем на портрет Аллы Борисовны. — А кто эта мадам? Губернатор Санкт-Петербурга?

— Это наше советское все. Как Пушкин, только в юбке, — пояснил Живой. — Любит Жозефина Аллу Борисовну, мечтает как-нибудь допиться до того, чтобы войти в ее пресветлый образ, но пока что без мазы. Харизмой не вышла. Приходится на атаманшах да маньках-облигациях разгоняться. Сам-то Сеня — вы видели его без грима — парень хлипкий. Поэтому он любит представлять властных и сильных женщин. Вроде как компенсация.

— И где же ты познакомился с этой компенсацией? — поинтересовался Петр Алексеевич, аккуратно присаживаясь на один из резных стульев и жестом приглашая Веру присоединиться к нему. Но вместо очаровательной четырежды сестры рядом с ним уселся Живой.

— Сеня — мой первый друг, мой друг бесценный, — с поэтическими интонациями начал рассказывать он. — Ну, хорошо, не первый. Мы с ним в пятом классе подружились. Когда нас на педсовет вызвали. Его — за то, что курил, меня — за то, что хамил. Я — хамил, вы можете себе такое представить?