— Ни за что, — покачал головой Савицкий.

— Ладно, тогда оставим эту тему. Мы с Сеней, между прочим, первый раз в нашей жизни пивка попили. Возле живодерни рядом с Петропавловкой, ну, вы не знаете это место. И именно я стал первым свидетелем удивительного феномена, который мой друг кокетливо называет тягой к перевоплощению. Так что я Сеньку подпаивать стал. Интересно же: изучить женскую психологию на своем кореше.

— Изучил? — поинтересовался Савицкий. — Во всех подробностях?

— Не успел. Увезли меня предки за тридевять земель. Но то, что я успел понять о женщинах, мне там очень помогло. И до сих пор помогает. А все Сеня!

— Простите, что я перебиваю вас, господа, но какое отношение этот фрик имеет к изобретению князя Собакина? — ввернула Вера.

Петр Алексеевич тут же посерьезнел: он так и не решил, следует ли рассказать компаньонам все, что он узнал от бабушки, и стоит ли вообще посвящать их в некоторые семейные тайны? Но держать в неведении людей, которые вызвались рисковать наравне с тобой, — тоже не дело. Поэтому Петр Алексеевич вкратце рассказал про «аппарат д.и.», из которого следовало добыть «восемь чарок отрезвит.».

— Первым делом мы отправимся в музей Менделеева. Завтра с утра, прямо к открытию. Там хранятся все приборы Дмитрия Ивановича, значит, там должен быть и наш аппарат! А ты, Паша, чем по сторонам глазеть, продемонстрировал бы свое хваленое умение извлекать из Интернета любую информацию. Поискал бы там что-нибудь полезное для нас.

Живой козырнул, браво притопнул босыми чумазыми пятками и достал свой верный смартфон.

Вскоре вернулась Жозефина. В одной руке у нее была початая бутылка портвейна, в другой — сумка с продуктами.

— Так, мальчики, девочки, всем выйти из матрицы! Я снова с вами! Посторонние предметы со стола убрать, стол накрыть, я скоро вернусь, — объявила она и скрылась в своей комнате.

Минут через десять — к этому моменту стол преобразился и выглядел более чем соблазнительно — Жозефина Павловна вернулась. На этот раз на ней было обтягивающее черное платье до пят с латексными вставками, волосы были гладко зачесаны, глаза скрыты темными очками, а следов макияжа не наблюдалось вовсе.

— Тринити, домашний вариант, — представила свой новый облик Жозефина. — Ну-ка, Поль, нацеди тете двадцать капель.

— А тетя рюмочки-то принесла? — поинтересовался Живой.

— Ну и хамло ты все же, Пашка! Как в школе был, так и остался. Ну вон же в шкафчике возьми! О, как подорвался! Совсем люди покорные стали. На рынок вот тоже сегодня пришла — и все меня слушаются. Я уж к ним и так, и этак — и честь оскорбляю, и достоинство, а они только кивают и соглашаются. А я же не могу с утра не поругавшись! У меня же эмоции через край. Иду домой, вся такая неудовлетворенная. И тут такие эти, соседи снизу, рыла свои квадратные из двери высунули и чему-то пытаются меня научить. Ну, на сэкономленные нервы я им и закатила истерику. А чего они швабрами в потолок стучат, когда я индийские танцы танцую? С ритма сбивают. Эх, а ведь раньше-то ругаться можно было, не выходя из собственной кухни. Соседей было!.. И каких! Старой закалки! Настоящие ленинградцы! С такими поскандалить — все равно что на курсы повышения квалификации сходить. А теперь кто помер, кто разъехался, кто сбежал, не выдержав моей красоты и обаяния. Все комнаты приезжим сдают. А приезжие боятся, что их депортируют. Ага, щас, вот прямо мне делать нечего, как депортировать их. Я ему говорю — ты, тварь узкоглазая, чего ты ко мне на рюмочку портвейна не заходишь? А он, мерзавец, молчит и кивает. Тут у меня за стенкой, — Жозефина постучала согнутым указательным пальцем в стену, — целый год колония китайцев жила. Человек пятьдесят на сорока квадратных метрах, вот не вру. По три часа на кухне свою лапшу жарили. Вонь стояла — на весь район. Я им такая: сейчас пожарную вызову, с вас штраф возьмут, а они все кивали и улыбались. «Халасо, халасо!» Тьфу! А потом и вправду кухню подожгли, выдворяли их отсюда с милицией. А после китайцев мусульманская семья жила. Он ее урюком кормит, она его — изюмом, а на остальное у них денег нет. Ну, тихие такие ребята. А в Рамадан живого барана притащили. С рогами, вы представляете! Как они его по ступенькам вели — я уж не знаю.

И, главное, непьющие были, нехристи, чего их так вставило с бараном этим? Ну теперь уж и они съехали. Зато Вован как жил с самого начала, так тут и помрет, крокодил страшный. Вот он-то как раз пьет. Ну, вы его еще увидите, быдлятина козлиная, скоро притащится — опять рогами ко мне стучать будет.

— А с ним нельзя разве поругаться? — деликатно поинтересовался Петр Алексеевич. — Чтоб на рынок зря не ходить?

— Какое там! Он чуть что — сразу в рыло. Это мне-то, представляете? И ничего ему не будет: он же здешний, тутошний. Коренной, пять раз его через колено, ленинградец. И участковый на его стороне — так, говорит, этого пидора. Вот ведь тундра, да? Кроссдрессера от гомосексуалиста отличить не могут! И вот так я живу! Как в гребаной матрице. Эх, налей мне, мальчик, лекарства от тоски!

— Кроссдрессер... — задумчиво повторила Вера. — Это англицизм. Дедушка говорит, что русский язык ужасно испортился из-за таких заимствований. Вот у нас это звучит гораздо красивей — травести.

— Только иностранцы нас, таких красивых, и понимают, — вздохнула Жозефина. — Наши-то ругательными словами все больше называют. Ну, кто пообразованнее — трансвеститом. Выучили. А я не трансвестит, я кроссдрессер... Как только юбочку надену, так сразу и того... удовлетворюсь. У меня такая гендерная эйфория начинается, что чувствую — щас полечу!

— Так вам в театр надо! — воскликнула Вера. — Я слышала, сейчас даже в России есть мужские театры.

— А что я там забыла, в театре этом? С режиссером я сразу поругаюсь, они же все скрытые извращенцы, самодуры закомплексованные, текст забуду, да и вообще — я люблю импровизацию. Сымпровизируй мне, Павлуша, стопочку. Ну, за искусство! И вы тоже пейте. Пейте, чего я одна за всех отдуваться должна?

— Скажите, ммм... Как вас лучше называть? — спросил Савицкий.

— Называйте Жозефина Павловна, не ошибетесь. Я же не психанутая какая-нибудь. Образы меняются, а суть моя женская остается.

— Скажите, Жозефина Павловна, а у вас тут кто-то живет, или вы кровати сдаете приезжим?

— Сдаю? Что я, тварь какая-нибудь, чтобы своим друзьям еще что-то сдавать? Приезжайте — живите даром. А вообще-то я здесь в разных образах отдыхаю. Смотрели фильм «Девчата»? У каждой девочки должно быть свое спальное место. Чтоб там ее журнальчики, конфетки, книжечки, цацки рядом лежали. Я же не знаю, в каком образе меня срубит. А спать в чужой постели мои красавицы не могут. Ну, в чужой мужской — еще ладно, но чтобы в женской — такого не будет.

— А, в мужской, значит, могут? Так пусть спят в Сениной койке, — предложил Живой.

— Что? С этим мужланом? Который встречает гостей в семейных труселях и майке-алкоголичке? Ты мне еще к Вовану предложи сунуться. А еще друг! Знать тебя не желаю, гомофоб, скотина, тварь!