Сэм подходит к валяющемуся в углу рюкзаку и достает из него бутылку бурбона «Уайлд Теки».

– Средство для поддержания тонуса, – говорит она, забираясь обратно в кровать, – думаю, оно нам сейчас необходимо.

Бурбон переходит из рук в руки, мы хлещем прямо из бутылки. С каждым глотком из горла в желудок будто опускается огненный шар, воспламеняющий давно забытые воспоминания. Вот мы с Жанель в первый день после заселения в комнату в кампусе. Плечом к плечу: она пьет фруктовый пунш, который она кокетством вытянула из старшекурсника, я потягиваю диетическую «Колу». В тот вечер мы стали лучшими подругами. До сих пор она для меня то же. Моя лучшая подруга. И неважно, что она уже десять лет лежит в могиле и что наша дружба не смогла бы дожить до настоящего дня, даже если Жанель дожила бы.

– Я только на одну ночь, – говорит Сэм, – утром уйду.

– Можешь оставаться, сколько тебе нужно.

– Мне нужно только на одну ночь.

– Тебе надо было сказать мне, что оказалась в трудном положении. Я рада помочь. Могу одолжить денег. Или еще как-нибудь поддержать.

– Уверена, твой парень будет в восторге.

Я делаю еще глоток бурбона и закашливаюсь.

– Что касается Джеффа, не бери в голову.

– Я ему не понравилась.

– Просто он тебя, Сэм, еще не знает, – я ненадолго умолкаю и продолжаю. – Или, может, тебя лучше звать Тиной?

– Сэм, – отвечает она, – Тина – просто формальность.

– Ты давно сменила имя?

– Несколько лет назад.

– Когда решила исчезнуть?

– Ага. Мне до смерти надоело быть Последней Девушкой Самантой Бойд. Захотелось стать кем-то еще, хотя бы на бумаге.

– А твоя семья об этом знает?

Она качает головой, протягивает мне бутылку и срывается с кровати. Первым пунктом назначения для нее становится рюкзак, из которого она достает пачку сигарет. Потом подбегает к окну, поворачивается ко мне и говорит:

– Можно?

Я пожимаю плечами, и Сэм открывает окно. Лилово-синее небо исполосовано тонкими облаками. В темноте звенит смутная энергия. Приближается рассвет.

– Надо бросать, – произносит Сэм, поднося к сигарете зажигалку, – курение становится чертовски дорогим удовольствием.

– Да при этом еще и убийственным, – говорю я.

Она выпускает в оконный проем струю дыма.

– Этот момент меня ничуть не беспокоит. Однажды я уже обманула смерть.

– Значит, ты стала курить после «Найтлайт Инн»?

– Ну, знаешь, надо же было чем-то успокоить нервы.

Да, я знаю. Помимо «Ксанакса», для меня лучшим выпускным клапаном является вино. Красное, белое, розовое – неважно. Жанель наверняка усмотрела бы в этом иронию.

– Меня удивляет, что ни ты, ни Лайза так и не стали курить, – сказала Сэм, – мне это показалось таким естественным.

– Я один раз пробовала. Не понравилось.

В этот момент у меня в голове резким звонком раздается вопрос.

– А откуда ты знаешь, что Лайза не курила?

– Просто мне так показалось, – отвечает Сэм, – в своей книге она ничего такого не упоминала.

Первые полдюйма ее сигареты превращаются в столбик пепла, готового в любой момент упасть на пол. Она отходит на шаг от окна, держа в вытянутой руке сигарету, другую сует в рюкзак и достает из него переносную пепельницу. Кожаная и похожая на сумочку, она напоминает кошелек с кнопочной застежкой. С ловкостью заядлого курильщика Сэм резким движением ее открывает и стряхивает свисающий с сигареты пепел.

– Значит, ты все-таки читала ее книгу? – спрашиваю я.

Она затягивается, кивает, выпускает дым.

– Мне она показалась нормальной. Но, черт бы ее побрал, никак не помогла мне справиться с тем, что случилось.

– Ты часто об этом думаешь?

Я отпиваю еще бурбона, уже привыкнув к его теплу в моей глотке. Сэм тянет руку за бутылкой. Я передаю ей бутылку, и она делает два жадных глотка, которые разделяет только быстрая затяжка.

– Постоянно.

Она передает напиток обратно. Я подношу бутылку к губам, мой тихий голос отскакивает от стекла:

– Если хочешь, можем об этом поговорить.

Сэм приканчивает сигарету коротким, резким выдохом. Гасит окурок о пепельницу и тут же щелкает застежкой. Когда закрывается окно, в комнате все равно остается запах дыма – стойкий, как дурное воспоминание.

– Сначала ты думаешь, что так бывает только в фильмах, – говорит она, – что в реальной жизни ничего такого быть не может. Точно не так. И однозначно не с тобой. Но вот оно произошло. Сначала в студенческом женском клубе в Индиане. Потом в мотеле во Флориде.

Она стягивает куртку, показывая верхнюю часть своего черного платья. Теперь хорошо видны ее руки и плечи, с натянутой и бледной кожей. На спине, сразу под правым плечом, выколота татуировка, изображающая Смерть с косой. Череп разделен надвое лямкой платья.

– Келвин Уитмер, – говорит она, забираясь обратно в кровать, – Мешочник.

От звука этого имени у меня внутри все содрогается. Ощущение такое, будто между моими органами скользит глыба льда.

– Ты произнесла его имя.

– А что, не надо было?

– Я никогда не называла Его по имени, – ничего уточнять не надо, она и так знает, кого я имею в виду. – Ни разу.

– Мне это нетрудно, – отвечает Сэм и забирает у меня бутылку. – Я думаю о нем постоянно. Я даже могу его увидеть. Когда закрываю глаза. Он вырезал в мешке отверстия для глаз. Плюс маленькую дырочку над носом, чтобы дышать. Никогда не забуду, как от его дыхания подрагивала ткань. У него на шее была проволока, фиксировавшая мешок.

Я чувствую, что внутри образуется еще одна глыба льда, беру у Сэм бутылку с бурбоном, хотя она собиралась хлебнуть еще, и делаю два больших глотка, надеясь его таким образом растопить.

– Чересчур много подробностей? – спрашивает Сэм.

– Они-то как раз и важны, – отвечаю я, качая головой.

– А что насчет тебя? Хоть какие-нибудь детали помнишь?

– Что-то помню.

– Но немного.

– Да.

– Я слышала, что это надуманная проблема, – говорит она, – все эти разговоры о подавленных воспоминаниях.

Я делаю еще глоток, стараясь прогнать легкий укол раздражения. Хотя у нас с ней очень много общего, она не способна заглянуть мне в голову и увидеть там черную дыру на том месте, где должны быть воспоминания о «Сосновом коттедже». Ей никогда не узнать, как это утешительно и болезненно одновременно – помнить самое начало произошедшего, а потом сразу самый конец. Как будто ты вышел из кинотеатра спустя пять минут после первых кадров и вернулся к началу титров.