– Хайсан, – сказала она, обрывая его на полуслове, – ты можешь поработать с Эче, чтоб начать подготовку к похоронам? Какие песни петь при надгробной речи? Определиться с порядком церемонии?

Он сморгнул, удивленный ее приказаниями:

– Могу.

– Отлично. Я собираюсь созвать заседание Совета Ораторов.

– На Солнечной Скале? – спросил Иктан.

Это было вполне обычное место встреч, но возвращение туда, где должно было произойти ее убийство, совершенно не прельщало. И сейчас существовало идеальное оправдание.

– Нет. Скажи им, пусть придут сюда. Мы, в отличие от них, все еще на Закрытии, так что они смогут прийти к нам.

– Я пойду с тобой, – предложила Аба.

– Нет. – На этот раз Наранпа ждала, что ей это предложат, так что у нее был подходящий ответ. – После такого трудного дня горожанам Товы потребуется твое исцеление. Я хочу, чтобы ты и твои адепты были доступны каждому на Солнечной Скале и могли принять их.

– Что? – Глаза Абы смешно расширились от удивления.

– Ты слышала, что я сказала. Иди служи, Аба. Иди к людям. Успокой наш город в сложную минуту.

Аба скрестила руки на груди, подобно истеричному ребенку.

– Не будь смешной.

Наранпа подняла бровь.

– Разве смешно заботиться о людях? Разве не ты только что говорила, что кто-то должен утешить Черных Ворон?

Аба открыла рот, чтобы возразить, и столь же быстро закрыла его. Наранпа спрятала улыбку.

– Отлично, – огрызнулась Жрец Помощи.

– Я пойду с тобой, чтобы встретиться с матронами кланов, – сказал Иктан.

Наранпа помотала головой:

– Нет.

Произносить это было больно. Ей безумно хотелось, чтоб Иктан сопровождал ее. Когда он был рядом, это было настоящим утешением, а присутствие тцийо безусловно напомнило бы кланам, что Жрец Солнца больше, чем номинальный руководитель. Она была уверена, что убийца пришел из рядов культистов Черных Ворон, но обвинять кого-то прямо она не была готова. Особенно если учесть, что их матрона недавно умерла. Вся встреча должна была касаться лишь похорон и преемственности, а не покушений на ее жизнь. Тем не менее, возможно, удастся обсудить и то и другое.

Она крепко зажмурилась. Неужели она упрямится без причины? Она доверяла Иктану. Конечно, доверяла. Но она не хотела, чтобы казалось, что она настолько сильно зависит от него. Она должна была сделать это сама, возможно для того, чтобы доказать себе, на что способна.

– Я обращусь к матронам наедине, – она оглядела окружающих. – Вы знаете свои задачи. Выполняйте их.

* * *

Иктан догнал ее, когда она почти дошла до своих комнат. Только что она была одна, и вот он здесь.

– У тебя хорошо получилось.

– Я все гадала, когда ты появишься. – Она даже не замедлила шага. – Удивительно, что меня так долго никто не сопровождал.

– Но тебя сопровождали. Я поручил одному из моих тцийо наблюдать за тобой.

Она пошутила, но правда одновременно и радовала, и злила.

Она не была неблагодарной, но если она не в безопасности в своем собственном доме…

– Но ты все еще не доверяешь Абе.

– Признаюсь, я удивлена, что она согласилась служить народу.

– Как и я, – признался Иктан. – Но раз она так легко уступила, то, вероятно, нашла в этом какую-то личную выгоду.

Она остановилась, повернувшись к Иктану.

– Как ты думаешь, откуда она узнала про Очи? – Она все еще была поражена тем, что девушка заговорила о ее брате. Как она вообще узнала, что он жив? Наранпа всем говорила, что он умер, да и сама относилась к нему так, словно он погиб. Единственный, кто знал, что у нее был брат, который не только был очень даже жив, но еще и возглавлял успешный преступный синдикат в Утробе, сейчас стоял напротив нее.

– Тому, кто действительно хочет его найти, сделать это не так уж и трудно, – пренебрежительно откликнулся Иктан. Он продолжил идти по коридору, и она неохотно последовала за ним.

Дойдя до своих комнат, Наранпа остановилась, прислонившись к двери.

– Разве это не странно? То, что она знает о его существовании?

Она не верила, что Иктан мог сказать Абе об Очи, но она также не верила и в то, что ее связи с Утробой и последним живым родственником будет так легко раскрыть, как предположил Иктан. Наранпа очень кропотливо уничтожала свое прошлое. Возможно, кто-то действительно пытается его воскресить, и тогда первые подозрения Иктана, что нападения на ее жизнь не имеют никакого отношения к Черным Воронам, совершенно не беспочвенны.

Но сегодня она шла по улицам Одо, чувствовала исходящую от этих людей угрозу, что была направлена против всего жречества. Почувствовав это, видя это и зная, что попытка кого-то, носящего хааханы, убить ее была уже второй, было трудно утверждать о связи нападавших с Утробой. По ее опыту, очень часто простой ответ был самым правильным.

– О чем ты думаешь, Нара?

Она рассеянно провела рукой по волосам, накрутив пальцами пряди, выбившиеся из скрученных пучков.

– Она превзошла меня сегодня на Конклаве. Выставила меня дурой.

– Все не так плохо. Ты оправилась.

– Ее следует осудить за то, что она так говорила со мной, однако, если я привлеку к этому внимание, это будет выглядеть мелочно. Это может быть мелочным.

– Тогда придумай что-нибудь другое.

Ее досада сменилась тревогой.

– Не думаю, что мне нравится, как это звучит.

Конечно, Аба – головная боль, но при этом она все еще являлась членом жречества и все еще была святой.

– Иктан, пожалуйства, скажи мне, что ты не имеешь в виду…

Его взгляд стал зловещим:

– Несмотря на твою уверенность в том, что я какой-то монстр, Нара, я не решаю все свои проблемы убийством.

– Хорошо, хорошо, – отмахнулась она от его возмущения, – я приношу извинения. Что ты предлагаешь мне…

Она оборвала речь на полуслове, заметив кое-что еще. Царапина на шее у Иктана. Низко, под самым воротником. Яркая, свежая – и при этом явно отсутствовавшая до Конклава.

– Что с твоей шеей? – спросила она.

Он склонил голову, успешно скрывая царапину.

– Ничего.

– Видно, что она болит. Ты ее промыл? У меня в комнате есть вода и кора ивы. – Она выпрямилась. – Возможно, тебе следует…

– Я сказал, ничего, Нара. Мы договорим, и я ее обработаю.

У нее в голове зародились подозрения.

– Где ты был во время Конклава? Я видела, ты пришел позже.

Он обратил на нее взгляд темных глаз. Его взгляд всегда был таким непосредственным, таким глубоким, заставлявшим ее дрожать.