Богдан приподнял стопку своих тетрадей и потряс ими перед майорским носом.

— С этим вот всем — что делать? С этими историями, которым объяснения нет, но сами эти истории — есть. Я сам был свидетелем, — сказал Богдан, вдруг понизив голос до шепота. — Понимаешь, трахаю я бабу. И ей со мной хорошо. И вот когда ей уже совсем хорошо, она вдруг — брык! Меня долой и пятачком в подушку. Что за фигня? Я тебе больно сделал? Нет! А в чем дело? Ни в чем, мне плохо. Блажит, ясное дело. Но вся штука в том, что после того дня ее братца нигде не могут найти. Никаких следов. И получается, что в тот момент, когда она подо мной завизжала — это не она визжала, а братец ее единокровный, которому в этот момент где-то очень далеко башку открутили. Я в это верю, и ты поверь, а если у тебя сомнения, так вон она, в постели у меня лежит, могу позвать, послушаешь, если есть желание, — кивнул в сторону комнаты Богдан.

— З-з-значит, т-ты д-думаешь, что мо-могут излечить? — спросил Пахарь, только одно это и извлекший из слов Богдана. — Что есть на-надежда?

— Дурак ты, майор! — сказал Богдан разочаровано. — Я тебе теорию на уровне космоса преподношу, а ты ко мне со своим шкурным интересом.

— Мне к-космос по-пофигу. Меня с-с раб-боты по-попрут, если я в по-порядок не п-приду.

Богдан захлопнул свою тетрадочку, вздохнул и сказал:

— Кто тебя заикой сделал, родной? Кривуля. Вот к ней и дуй.

— Не-не хочет, г-гадина! — поморщился майор.

— Отношения не сложились? — сказал понимающе Богдан.

— Типа т-того.

— Тогда ищи подходы, — посоветовал Богдан. — Думай, как подступиться.

— Мо-может, ты по-поможешь?

— Нет, на меня не надейся.

— Ну х-хватит тебе д-дуться!

— Да не в том дело! — отмахнулся Богдан. — У меня у самого с ней отношения не сложились.

— Б-был у нее?

— Был. Сложная старуха. Только зря время потерял. Давай через вдову попробуем, через Катьку, — предложил Богдан. — Бабка ей напророчила, Катька мужа потеряла. Может, Кривуля ее пожалеет по-бабьи, пойдет навстречу, а Катька за тебя замолвит словечко. Другого способа я не вижу.

Ранним утром на площади перед Белорусским вокзалом Люсю ожидали две иномарки. В одной Люся увидела Алексея Ивановича и его охранника, во второй за рулем сидела Наталья Романовна. Люся кивком головы поприветствовала Алексея Ивановича, но в машину села ту, где была Наталья Романовна. Вещи, небольших размеров сумку, положила на заднее виденье.

— И это все? — удивилась Наталья Романовна.

— Да, — ответила Люся.

Не хотела говорить о том, что все ее вещи сгорели при пожаре, но женщина все равно поняла и сказала сочувственно, как когда-то уже говорила:

— Бедная девочка!

Их машина следовала за машиной Алексея Ивановича по Ленинградскому проспекту. Выехали из Москвы. Проскочили поворот на Шереметьево. Значит, не в аэропорт они ехали?

— Куда мы едем? — спросила Люся.

— Это дорога на Санкт-Петербург.

— Я знаю. Мы едем в Санкт-Петербург?

— Да. А что вы так волнуетесь? — спросила Наталья Романовна и посмотрела внимательно.

— Просто странно это все. Мне ничего не говорят. Сказали, что командировка, и даже не удосужились сказать — куда.

— Это обычное дело, Люся. Всей полнотой информации владеет только босс, и он единолично решает, какой частью информации поделиться с подчиненными, а какую часть попридержать. Мне ведь тоже не все известно, но я принимаю это как должное.

— И вы не знаете, куда мы едем? — не поверила Люся.

— Есть еще одна особенность работы на босса. Речь не об Алексее Ивановиче, с подобным можно столкнуться практически в любой фирме. Ты можешь что-то знать твердо, или о чем-то догадываться с более-менее высокой степенью вероятности, но это свое знание всегда носи в себе. А другие сами пусть догадываются.

— Мы едем в Санкт-Петербург, — сказала Люся.

Благожелательное молчание в ответ.

— Но мы едем за границу, — продолжила ободренная этим молчанием Люся.

Молчание.

— А из заграниц там одна только Финляндия, — сказала Люся. — И получается, что мы едем в Финляндию!

— Но я вам этого не говорила! — напомнила Наталья Романовна и засмеялась.

Смех у нее был молодой. И сама она вовсе никакая не сухая мымра. Испытавшая облегчение Люся засмеялась тоже. Она боялась Алексея Ивановича и ничего хорошего о нем не думала… Кроме того, что он голубоглаз… Интересно, а бывают ли у злых и жестоких людей голубые глаза? А может быть, зря она его боится? Но даже если она его боится… В любом случае она боится меньше, если рядом Наталья Романовна. Почему-то верится, что когда она рядом, ничего плохого не должно случиться.

Люся вздохнула, не сдержавшись.

— Не волнуйтесь, все нормально будет, — сказала Наталья Романовна, верно угадав состояние девушки.

— Я не волнуюсь.

Господи! Хоть бы все обошлось!

* * *

Вечером, когда уже было темно, подъезжали к Санкт-Петербургу. Люся с молчаливой задумчивостью рассматривала дома городских окраин. Светились окна, за каждым — чья-то жизнь.

— А вы не пытались искать ваших родителей, Люда? — вдруг спросила Наталья Романовна.

Застигнутая врасплох, Люся замешкалась с ответом. Ее молчание Наталья Романовна истолковала по-своему.

— Простите меня за то, что я задала вам этот вопрос, — сказала женщина покаянно. — Наверное, зря я вас об этом спросила.

— Нет, я их не искала, — осторожно ответила Люся. — Потому что не знаю, где искать.

Боялась признаться, потому что в таком случае пришлось бы рассказать и про частного детектива со смешной фамилией Пахарь, и про выплаченный авансом гонорар, и про то, что через месяц предстоит следующий платеж, а денег нет, и где их взять — неизвестно.

— Но они живы, — сказала Люся. — Я это твердо знаю.

— Вам хочется в это верить, — понимающе сказала Наталья Романовна, и ее слова можно было расценить как проявление жалости.

На жалость Люся не рассчитывала. Ей жалость не была нужна.

— Я не то чтобы верю, — сказала Люся. — Ведь верить можно просто наперекор чему-то. Тем же фактам. Или вопреки фактам. А я не верю, я знаю. Это разные вещи.

— Вы хотите сказать, что родители давали вам знать о себе?

— Да.

— Неужели? — заинтересовалась Наталья Романовна.

— Мне мама снилась. Дважды. Второй раз — совсем недавно. Какие-то сумерки… Я часто вижу сны, где все происходит будто в сумерках. Не ночь, но и солнца нет. И в этот раз — тоже. Мы с мамой за столом. Не ужинаем, а просто будто бы сидим. А мне обидно так! Это я на нее во сне обижаюсь. И я ей говорю: что же вы с папой в тот раз меня оставили? А она на меня посмотрела и отвечает: ты не переживай. Скоро мы встретимся, скоро мы к тебе вернемся.