– Свободна? Ха! Ты считаешь, что такой ответ устроит Верховную жрицу?

Джавра пожала плечами.

– Скажи, что не смогла найти меня. Да вообще, скажи ей все, что захочешь.

Вейлена горестно скривила губы.

– А другой вариант…

– Ты увидишь мой меч.

Джавра, хрустя суставами, развернула плечи, отбросив башмаками мусор, расставила ноги пошире и вытащила из-под пальто что-то длинное и тонкое, замотанное в уродливое тряпье и веревки, но Шев заметила, что кончик предмета сверкнул золотом.

Вейлена вздернула подбородок и не столько улыбнулась, сколько оскалила зубы.

– Ты ведь знаешь, что для нас нет выбора.

Джавра кивнула.

– Знаю. Шеведайя!

– Что? – прохрипела Шев.

– Закрой глаза.

Она крепко зажмурилась, но успела увидеть, как Вейлена с пронзительным резким и страшным боевым кличем перепрыгнула через стол. Потом она услышала быстрые, нечеловечески быстрые шаги по гулким половицам.

Потом лязгнул металл, и Шев вздрогнула оттого что сквозь плотно сжатые веки внезапнно прорвался яркий розовый свет. Хруст, хриплый вздох, и свет погас.

– Шеведайя.

– Что? – каркнула она.

– Теперь можешь открыть.

Джавра все так же держала в одной руке замотанную палку, с которой свисали лохмотья. Другой же она поддерживала Вейлену, бессильно уронившую расслабленные руки и касавшуюся пола упрятанными в сталь суставами. На груди Вейлены появилось красное пятно, но вид у нее был мирный. Если не считать того, что из ее спины хлестала и растекалась в разные стороны по полу венозная кровь.

– Джавра, они все равно найдут тебя, – прошептала она, выдувая кровавые пузырьки на губах.

– Я знаю, – ответила Джавра. – И у каждого из них будет возможность сделать выбор. – Она опустила Вейлену на пол, в быстро расширяющуюся лужу крови, легким прикосновением опустила веки на ее зеленых-зеленых глазах и негромко проговорила: – Да смилуется над тобой Богиня.

– Пусть она сначала над нами смилуется, – пробормотала Шеведайя. С кинжалом в одной руке, вытирая свободной рукой кровь, текущую из разбитого носа, она подошла к стойке и заглянула за нее. Там сидел, скорчившись, хозяин заведения. Увидев ее, он скорчился еще сильнее.

– Не убивайте меня! Умоляю, не убивайте!

– Не буду. – Она убрала кинжал за спину и показала ему открытую ладонь. – Никто тебя не убьет. Все в порядке, они… – Она хотела сказать «ушли», но окинула взглядом разгромленный зал и хрипло выговорила: – Убиты. Можешь вылезать.

Он медленно выпрямился, выглянул из-за прилавка, и у него отвисла челюсть.

– Во имя…

– Я должна принести извинения за разгром, – сказала Джавра. – Впрочем, на деле он не такой страшный, каким кажется.

Кусок дальней стены, по которой прошло несколько свежих трещин, выбрал именно этот миг, чтобы вывалиться на улицу, подняв такое облако каменной пыли, что Шев закашлялась и поспешно отступила подальше.

Джавра выпятила губы и с задумчивым видом приложила к ним кончик пальца.

– Хотя, может быть, внешность и соответствует сути.

Шев страдальчески вздохнула. Не в первый раз за то время, которое она обреталась в компании Джавры, Хоскоппской львицы, и вряд ли в последний. Она вытянула из-под рубашки мешочек, развязала его и позволила драгоценному камню выкатиться на изрубленный прилавок, где он и остался лежать, тускло поблескивая.

– Это тебе за беспокойство, – сказала она онемевшему содержателю гостиницы. Потом вытерла кинжал о куртку ближайшего трупа, убрала его в ножны, повернулась и, не добавив ни единого слова, перебралась через обломки двери и оказалась на улице.

Близился рассвет, и солнце уже слегка высветлило сероватое пятно над ветхими крышами на востоке. Шев медленно, тяжело вздохнула и покачала головой, глядя в ту сторону.

– Шеведайя, – прошептала она себе под нос, – неужели ты так и не поняла, что совесть – это ужасная помеха для воровского ремесла?

Она услышала позади тяжелые шаги Джавры, ощутила, не глядя, ее присутствие у себя за плечами, услышала ее низкий голос, когда Джавра, наклонившись, сказала ей на ухо:

– Ну что, может быть, теперь ты согласишься, что лучше поскорее свалить из этого города?

Шев кивнула.

– Да, мне кажется, что так и впрямь будет лучше.

Дагоска, весна 576 года

Темпл бежал.

Это происходило с ним далеко не в первый раз. Полжизни он бегал от чего-то, а большую часть другой половины потратил на погоню за тем, от чего когда-то убегал. Но так, как в этот раз, он не бегал еще никогда. Он бежал так, будто сам ад гнался за ним по пятам. Впрочем, так оно и было.

Земля снова содрогнулась. Краем глаза Темпл увидел в ночи вспышку света и вздрогнул. Мгновением позже раздался громовой раскат такой силы, что у него в ушах зазвенело. Слева от него вспыхнул над домами огонь, взметнувшись, как руки безумца, потянулся, разбрасывая жидкое пламя по Верхнему городу. Обломок камня с человеческую голову величиной рухнул прямо перед ним, перепрыгнул через дорогу и разбился о стену, подняв облако пыли. С неба со свистом и грохотом сыпались мелкие камни.

Темпл мчался дальше, не чуя под собою ног. Если гуркский огонь, сыплющийся с небес, все же разорвет его в клочья, которые никогда никто не найдет, он никак не сможет помешать этому. Очень мало кто будет скорбеть о нем. Крохотная капелька в океане трагедии. Ему оставалось лишь надеяться, что Бог выбрал его и решил спасти, хотя он никак не мог придумать ни одной серьезной причины для этого.

Он мало что знал наверняка, но был уверен в том, что не хочет умирать.

Нетвердо держась на подкашивающихся ногах, он прислонился к стене и зашелся в приступе кашля. В груди у него хлюпало, оттого что он постоянно вдыхал дым. Много дней вдыхал дым. Из глаз текли слезы. От пыли. От страха. Он оглядывался назад, в ту сторону, откуда пришел. Стены Верхнего города, зиявшие обрушившимися зубцами, почернели от копоти. Там сражались люди – крошечные фигурки, освещенные красным заревом.

Борьба была безнадежной. Эта безнадежность выяснилась много дней назад. И все же они сражались. Может быть, чтобы защитить свое. Свое имущество, свои семьи, свой образ жизни. Может быть, они сражались ради любви. Может быть, ради ненависти. Может быть, у них уже не осталось ничего иного.

Темпл не представлял себе, что могло подвигнуть человека сражаться. Сам он никогда не испытывал склонности к борьбе.

Он пробрался по заваленному мусором переулку, споткнулся об упавшую балку и ссадил кожу на коленях, вывернулся из-за угла, подняв над глазами ладонь, как слабый щит против жара. Дом горел, трещало пламя, дым, клубясь, поднимался в ночное небо.